его от всероссийского престола. Второй – распоряжение о пребывании его высочества в замке Лоде, куда должно было следовать и войско, находившееся при нем в Гатчине и Павловске. Император, улыбаясь, изорвал оба пакета на мелкие куски. Третий был указ о пожаловании графа Безбородко имением, бывшим князя Орлова и Бобрика[52].
– Сelа аррагtient à mоn frèrе, – сказал Павел, – oser en disposer еn fаvеur d’un аutre еst un сrimе»[53].
Четвертый, с надписью самой императрицы, духовное завещание, император, не распечатывая, положил в карман.
Это я слышал впоследствии от самого князя Зубова, который выставлял этот поступок в виде неблагодарности со стороны Павла за оказанные ему услуги и как бы извинительной причиной (дальнейшего поведения его, т. е. князя Зубова)[54].
Прежняя спокойная жизнь в Ревеле при Екатерине переменилась. Все с любопытством жаждали узнать о том, что делалось в Санкт-Петербурге; каждое письмо из столицы переходило из рук в руки; каждый приезжий из Петербурга подробно распрашивался, страх сильно начинал овладевать всеми. Немного обрадовало однако же, милостивое повеление императора об освобождении всех без изъятия содержащихся в тюрьмах и Ревельских башнях[55]. Обязанностию поставляю рассказать об одном неизвестном узнике, которого мы и прежде часто видели, с длинной бородою, стоящого у окна за железной решеткой, над воротами, называемыми Штранд-форте. Об нем известно было только то, что он привезен был в начале царствования Екатерины ІІ; но кто он, и за что заключен, никто, ни комендант, ни губернатор, не знали. Вслед за ним присланы были сундуки с богатым платьем, бельем, серебряной посудой и на содержание 10 тысяч рублей деньгами. Всего этого давно уже не было, и сам узник, вероятно, не видал своего богатства. Когда прибыло повеление освободить узников, то все знаменитости Ревеля пошли с своею свитой по крепостной стене к башне, где содержался неизвестный узник. Комнаты его очищены были плац-майором, но, невзирая на куренье, которое носилось облаками по темному жилищу, все еще был какой-то смрадный удушливый запах, который крайне был отвратителен. В первой комнате стояли у дверей двое часовых и еще два солдата, вероятно, для посылок или удвоения караула, ибо при них был и унтер-офицер. Мы вошли в другую довольно большую комнату, где в самом отдаленном углу на соломе лежал человек лицом к стене, в белом балахоне и покрытый в ногах ногольным тулупом. Подле этого ложа стоял кувшин, на котором лежал ломоть ржаного хлеба…
– Встаньте, – сказал комендант, – императрица Екатерина Вторая, Божиею волею, скончалась, и на прародительский престол взошел император Павел. Он дарует вам прощение и свободу.
Узник молчал и не трогался с места; комендант продолжал:
– Государь, по неограниченному своему милосердию…
– Милосердию? – вскричал заключенный, приподнимаясь. – Видимое тобою здесь – милосердие?
Он встал. Мы увидели перед собою исхудавшего, бледного, сединами покрытого человека; улыбка его выражала презрение, он