голос октябристов, насчитывающих около двадцати человек, в общем гвалте, который производила первая Дума, был совершенно не слышен. Мы были задавлены. Но кто никак не хотел пасовать перед левыми, так это наш рязанский депутат, зарайский городской голова Ярцев. По своему простодушному характеру он все надеялся урезонить и образумить левых. Но так как ораторскими способностями он не обладал, а уровень его образования был невысокий, то он по соседству часто просил меня написать ему на бумажке, что именно надо возразить, а затем с трибуны он по этой бумажке и говорил.
Со мной, не стесняясь, в приятельской беседе он иначе и не называл всех левых, как «рвань коричневая». Его возмущению, впрочем, нельзя и удивляться, ибо левые в Думе вели себя действительно возмутительно. Как знаем, так делал Петрункевич. Кадеты так и усвоили себе этот вызывающий тон по отношению к правительству. Известен афоризм депутата Набокова[111]: власть исполнительная да подчинится власти законодательной[112]; хотя, конечно, ему как узкому юристу было известно, что он говорит ересь и что такого юридического правила не существует.
Особенно дерзко держал себя Ф. Кокошкин[113], с задором наскакивал он на убеленных сединами министров, как, например, на председателя Совета министров Горемыкина, обвиняя его чуть ли не в безграмотности, в невежестве.
Остальные кадеты, как более сдержанные, вели себя корректнее, хотя общий тон был вызывающий.
Но левые совершенно не знали удержу, и каждый своими дерзостями и выкриками по адресу правительства старался перещеголять другого. Особенно выделялись на этом поприще: Аладьин[114], с фигурой и манерами апаши[115]; Аникин[116], озлобленный мелкий сельский учитель и человек жалкий. Но наиболее развязным среди них оказался Аладьин, тот самый Аладьин, который в Лондоне был шофером и затем после большевистского переворота пришел с повинной в Крым к генералу Врангелю[117] и организовал там крестьянский союз.
Остальным не хватало темперамента, но все стремились к идеалу: и Онипко[118], и Заболотный[119], и tutti quanti[120]… Недоносков[121].
Был какой-то сплошной митинг, а вовсе не законодательное собрание высшего учреждения. Ясно было, что Государственная дума так работать не может. Особенно ярко это сказалось после роковой ночи Герценштейна[122], впоследствии убитого в Финляндии. Герценштейн выступил по аграрному вопросу и, защищая кадетский тезис о принудительном отчуждении помещичьих земель, счел возможным говорить и о деревенских иллюминациях[123]. Именно по этому земельному вопросу первая Дума и была распущена.
После знаменитого ночного бдения, когда Дума заседала всю ночь, пережевывая этот аграрный вопрос, причем левые еще и перещеголяли Герценштейна, Дума была распущена. Когда утром 8 июля мы пришли на заседание