был дважды женат.
Но не сложилось. Ни с первой женой, ни со второй. Есть взрослый сын от первого брака.
Вот уже год сосед живет бобылем, пьет больше обычного в случайных, шумных кампаниях. И жильцы дома не просто стараются не попадаться ему на глаза, а шарахаются, как от чумного.
А все потому, что сосед устроился работать смотрителем при городском кладбище…
Я сижу за продолговатым обеденным столом, торцом прижатым к окну. В обе створки раскрытого окна радостно лупит дневное июльское солнце.
Стол накрыт цветастой клеенкой, края которой загнуты наружу. Из получившихся кармашков, потешно торчат сухие крошки черного хлеба. Разношерстная посуда, из которой сосед, видимо, ест уже не первый день, сдвинута к окну. Чего здесь только нет: кружки, чашки, стаканы, тарелка с котлетами, блюдечко с вареньем, начатая баночка аджики, фаянсовый заварочный чайничек без крышки.
Живописная композиция, занимает добрую треть стола. По посуде неуклюже гарцует, невесть откуда взявшийся, голубь, цвета старых чернил, и рывками протискивает голову в узкие щели между кружками.
– Пошел, – сосед лениво махнул левой рукой, отгоняя голубя к распахнутому окну.
Голубь неспешно удалился на подоконник и стал расхаживать по нему с обиженным видом.
Сосед ловко свинтил пробку с бутылки «Праздничной» и небрежно, будто поливал огород, разлил водку на два стакана. Молниеносно выпив, сосед хлебнул какую-то мутную жидкость из кружки, что была под рукой, и отправился в недалекий поход к маленькому однокамерному холодильнику. Открыл дверцу, наклонился, разглядывая содержимое полок.
Я вижу только спину соседа, изогнутую дугой.
– Тут у меня всё для окрошки, – сдавленным голосом сказал сосед. Слышно, как он шуршит пакетами, двигает кастрюлю. – Я конфеты в холодильник убрал. Маме отнесу.
Наконец, сосед поставил на стол голубую эмалированную миску с парой ярко-красных помидоров и подвядшим огурцом.
У миски были черные сколы по краям, как если к ней прилипла мокрая лузга от семечек.
Прежде чем начать нечаянную трапезу, сосед торжественно поднял миску над головой и ткнул согнутым пальцем в полустертое клеймо на донышке.
– Старинная миска. Пятидесятых годов. Из неё еще моя мама молодая ела. Вот скажи мне, продай за любые деньги, – прищуренные глаза соседа лукаво и хищно блеснули. – А я – не продам.
Затем сосед взял разделочный нож, длинный и узкий, как клык моржа, и начал кромсать помидоры, не вынимая их из миски.
– Люди меня чураются, словно я больной какой-то, – посетовал он, подняв на меня соловые глаза. – А все потому, что на кладбище работаю. А я что? Оградки крашу, убираю засохшие цветы, листья. Меня до лопаты не допускают. Там, под лопатой, большие деньги крутятся. Люди в горе теряют голову. Им любые суммы говори. Они заплатят. А мне деньги не нужны. Старый я. Жизнь моя кончилась. Я к маме хочу. Без неё мне ничего не надо.
Сосед вздохнул, машинально плеснул себе в стакан и выпил водку одним