ломоть…
Но поезд тронулся, и, пережив тяжкие минуты, я зашёл в купе.
Мужчины прервали беседу с дамой, и один из них, Ипполит Аполлонович, как потом оказалось, поинтересовался:
– Что?!.. Никто не провожает? Забыли, что ли, или не местный?
«Сука, – подумал я про себя, – чего в душу лезешь?» – но нарочито небрежным тоном ответил, махнув рукой:
– А-а-а!..
Это вышло как-то обиженно, и охота на дальнейшие расспросы у того отпала. Он хотел было продолжить прерванную беседу, улыбнулся даже, но видимо, забыл, о чём говорил, и только глубоко вздохнул.
Его попутчик, Агафон Афанасьевич, как я узнал позже, тоже замялся. И женщина, изображавшая только что до наигранного пристальное внимание, оказалась в неловком положении.
Мужикам на вид было за сорок, а Ипполиту – даже ближе к пятидесяти.
Соседку мою звали Эллада. До красавицы ей было далеко, да и возраст её клонился к закату молодости. Она почему-то пожелала занять верхнюю, рядом со мной, полку, а мужчины разместились внизу. У каждого из них было по аккуратненькому брюшку, что стало особенно заметно, когда они, сняв свои костюмы – «тройку», облачились в спортивные костюмы. Фигура женщины неплохо сохранилась, хотя и давали себя знать годы…
День клонился к вечеру, и, перестукивая по стыкам колёсами, поезд словно подгонял его в нерасторопный зад.
Соседи мои ещё болтали и несколько раз пытались поддеть меня разговором, но мне с ними было скучно, и я отмалчивался.
Эллада, или, как она «разрешила»: «просто Элла», – тоже переоделась в спортивный костюм какого-то нелепого бордово-красного цвета, который ей удивительно не шёл. В нём она напоминала мне сумасшедшую лошадь, выставившую напоказ свои неотёсанные, костлявые бёдра.
Вскоре эти трое сели ужинать и, – как же я ошибся! – на столе появилась бутылка водки.
Они пригласили меня к столу. И я не отказался, потому что целый день только и думал о том, как бы залить горечь в сердце. К тому же теперь хотелось уже и есть.
На столе появились помидоры, огурцы, яйца, пучок зелёного лука, кусок колбасы, несколько консервов и банка с варёной картошкой. Вскоре уже в одолженных у проводницы стаканах колыхалась в такт качанию поезда «горькая».
– Ну, – начав, произнёс тост Ипполит Аполлонович, – пьём за знакомство…
– Не-не-не-не-не! – тут же перебил его Агафон Афанасиевич. – Пьём за «лося»: … чтоб жи-«лося», чтоб спа-«лося», чтоб пи-«лося» и, прошу прощения у дамы, еб-«лося»!
– Ну, давай за это, – согласился Ипполит.
Я мельком глянул на «просто Эллу», но та даже бровью не повела. «Старая уже, – я хотел подумать «блядь», но срезал углы, – баба. Дети, наверное, уже выросли!»
Мы дружно опрокинули стаканы, и я, как всегда, не запил водой, а лишь, спустя пару секунд, занюхал хлебом, потом стал закусывать.
– О, а ты чего не запиваешь водицей-то? – удивился Агафон Афанасиевич.
– А я всегда так, чтоб желудок не испортить.
– Чудной