большему и как будто направляя их в сторону действий в реальной жизни, вместо пустых блужданий вокруг да около. Этот смех не был добродушным, но и горьким не был – его всепроникающее звучание было единственным школьным звуком (кроме звонка в конце последнего урока), который мгновенно погружал меня в состояние радости. Мистер Бэбкок активно жестикулировал (что вообще характерно для красных, поскольку им необходимо привлекать внимание), но в своей собственной манере. Он указывал руками туда и сюда или складывал их за спиной. Он обычно кивал людям в знак приветствия, а иногда делал такой энергичный волнообразный жест. «Ты. Да, ты, Джордж, подойди сюда», – говорил он, например, и всегда с улыбкой – искренней, всегда уместной, одухотворенной и бескорыстной. Его улыбку ни один подросток не мог понять до конца.
По сравнению с мистером Бэбкоком все остальные учителя выглядели простыми смертными. Для красных характерно выделяться, но этот человек был самым красным из красных. Крайне редко мои одноклассники говорили о нем за спиной без уважения. В свою очередь, мистер Бэбкок всегда общался с нами как со взрослыми и побуждал вести себя именно так – всякое ребячество и дуракаваляние в присутствии этого человека прекращалось.
Как и во многих других отставших от времени маленьких городах, в нашем было легко двигаться по жизни, не выходя за рамки общепринятого. С одной стороны, здесь было гораздо проще, чем в мегаполисах, чего-то добиться, стать значимым и уважаемым человеком, а с другой – гораздо опаснее не делать того, что «положено». В моих краях вариантов выбора было только два: идти, бороться и побеждать или оставаться на обочине. Но мистер Бэбкок предлагал третий выбор: уехать, встать на ноги и преуспеть.
Мистер Бэбкок помогал упорядочить хаос в наших молодых жизнях, прививая понимание того, что прошлое безжизненно и вредно, как просроченный продукт, и что оно может опутать, как ядовитый плющ, если жить в нем вместо настоящего. Он четко обозначал нам область действия, называя весь наш предыдущий опыт в младших классах «клеткой с обезьянами» и часто говорил, что скучая по этим детским годам, мы деградируем в своем развитии. Он устанавливал свои критерии полезного, которые оставались неизменными, как и у большинства красных. Все было четко и ясно, и никаких гвоздей – мы должны были отпустить прошлое, перестать ныть и больше не цепляться за то, что осталось позади. Он буквально выбил из нас остатки детства.
Не желая покидать настоящий момент, красные никогда не обращаются в прошлое, но и в будущее далеко не заглядывают – они стараются удержать себя и других в настоящем, чтобы жить единственно реальной жизнью.
Тонкое, но физически ощутимое, заземляющее присутствие авторитета красного можно почувствовать «спинным мозгом» – как и бессознательное снижение собственной виктимности перед лицом свободного духом, живущего настоящим, уверенного в своих силах, исполненного достоинства лидера. Примерно так чувствуешь себя рядом с красным: под его взглядом ты понимаешь, куда и зачем идешь, а если не понимаешь, он объяснит.
В уголках глаз моего учителя всегда светилось глубокое сердечное сострадание; его взгляд как будто заливал внутрь жидкое электричество.