и ничего больше.
Утвердившись на истоптанном снегу, он огляделся: там и сям от елки к елке натянуты белые холсты, под которыми скрываются утепленные американские палатки, зенитки и даже несколько новеньких тридцатьчетверок. Судя по всему, здесь расположился штаб дивизии или даже корпуса. Евстафьев проводил его в одну из палаток, велел кому-то:
– Товарищ военврач! Посмотрите товарища Задонова: у него контузия. – И уже Алексею Петровичу: – Вы пока побудьте здесь, а дальше будет видно. – И покинул палатку.
В палатке было сумрачно. Но вот вспыхнула лампочка, женский голос предложил:
– Ну что ж, раздевайтесь.
– Как, совсем?
– Совсем не надо. Хотя бы до пояса. Да вы не волнуйтесь: замерзнуть не успеете.
Только теперь Алексей Петрович разглядел женщину, показавшуюся ему с первого взгляда огромной и толстой. Теперь-то он разобрал, что толстой ее делала одежда: под белым халатом солдатская телогрейка, ватные штаны, на голове солдатская же шапка-ушанка. У нее было несколько грубоватое лицо, нос с горбинкой и чуть выдвинутый вперед подбородок, черные брови и серые глубоко упрятанные глаза. Лет ей было, пожалуй, сорок-сорок пять.
Пока Алексей Петрович стягивал с себя полушубок и меховой комбинизон, она грела над спиртовкой руки, время от времени шуршала сухими ладонями, как будто мыла их под тоненькой струйкой воды, и, не глядя на него, задавала вопросы голосом, лишенным всяких интонаций:
– Давно вас ранило?
– Контузило, – уточнил Алексей Петрович.
– Контузия тоже ранение.
– Вчера. Где-то в середине дня. Нет, пожалуй, все-таки утром.
– Каким образом?
– Я знаю только одно: в танк попал снаряд, а дальше, честно говоря, мало что помню.
– И кто заставлял вас лезть в танк? Вас, писателя и журналиста…
– Именно вот это самое и заставило.
– Глупости… Мальчишество… – произнесла она тем же сухим голосом, похожим на шуршание ее ладоней.
– Совершенно с вами согласен, – произнес Алексей Петрович, пытаясь снять гимнастерку, но женщина остановила его:
– Не надо снимать: я и так посмотрю. Задерите только повыше, – и, подойдя к Алексею Петровичу, приложила к груди холодную трубку стетоскопа, повторяя: – Дышите глубже. Не дышите. До этого были ранения?
– Да, в прошлом году. Царапнуло немного и контузило.
– Счастливчик, – подтвердила она. И велела: – Повернитесь ко мне спиной.
Но едва она произнесла эту фразу, поблизости рвануло, что-то рухнуло с треском, – скорее всего дерево, – раздались заполошные голоса. Рвануло еще раз, затем еще. Рядом кто-то завизжал истошным голосом, и Алексей Петрович, успев лишь присесть, увидел перед собой согнутую фигуру военврача, прижимающую к лицу руки, в одной из которых оставался стетоскоп. Она стояла на коленях, уткнувшись в них лицом, и визжала на одной истошной ноте.
Алексей Петрович встряхнул ее за плечо, крикнул в самые уши:
– Вы ранены?
Визг