художником из новой драматургической записи. То же касается художника по свету, костюму, композитора.
Автор пьесы «Анна Каренина», поставленной два десятка лет тому назад в Париже, выделил в отдельный сценический эпизод толстовское описание.
«Приближение поезда все более и более обозначалось движением приготовлений на станции, беганьем артельщиков, появлением жандармов и служащих и подъездом встречающих. Сквозь морозный пар виднелись рабочие в полушубках, в мягких валеных сапогах, переходившие через рельсы загибающихся путей. Слышался свист паровика на дальних рельсах и передвижение чего-то тяжелого».
Вознесенный до метафизической высоты эпизод вобрал в себя силу предвестия. Драматургу важно наличие на сцене «все более и более обозначалось движением приготовлений» в ожидании «свиста и передвижения чего-то тяжелого». Как это будет «обозначаться» и «передвигаться» дело режиссера, сценографа, художника по свету.
Новая драматургическая запись не должна пугать авторов спектакля своей подробностью и мнимым пограничьем с режиссерской экспликацией. У них одна цель, но разные задачи.
С поклоном и выражением симпатии.
Подношу лист на подпись. Вкладываю в руку вечное перо. Виконт ставит закорючку. В ночное дежурство заступает Порция. При виде сестры старик напевает:
Простая девушка, без всяких знаний,
Тем счастлива, что уж не так стара…[6]
Порцию не сравнить с Сесилией, или островитянкой Жасмин. Она хороша собой, следит за маникюром, кожей лица. Носит куцее нижнее белье. Плохо разбирается в служебных обязанностях. Живет с укладчиком асфальта из Коста-Рики. Выслушав причитания Порции о гражданском муже, старик повторяет:
В лучшие свои минуты он немножко хуже, чем человек,
а в худшие – немного лучше, чем животное.[7]
Порция подмывает моего клиента. Он держит глаза закрытыми. Сестра надевает медицинские перчатки. Зачерпывает из банки крем. Греет его в резиновых ладонях. Осторожно втирает в мошонку. По всему видно, она старается. Старик умеет быть благодарным.
– Годами родители перетекают в своих детей. Дети перетекают в своих родителей десятилетиями. Хотелось бы думать что «человек без сомнения может посадить саженец, вырастить дерево, улучшить его с помощью прививки и подстригать его сотнями способов; но никогда не вообразит себе, что обладает властью создать дерево».[8] Надежда на здравомыслие перешибает всякую глупость и невежество. Азарт человека побороться с собственным примитивным устройством необъятен.
Иуда был немым, отчего воспитал в себе внутренний голос небывалой силы. Он мог убедить исполнить свою волю. На базаре, в крыле, где шла торговля острыми приправами, Иуда ждал, когда пробьет его час.
В соседней палате проснулась Сара Залязник. Она кричит. Порция подхватывается ее успокоить. Сара ругается на трех