степени Лиза были устаревшими людьми! Конформистами, диссидентами в новом российском обществе. (А диссидент – это ещё и сектант!)
И самое страшное, что и мама, и отчим считали такое моё патологическое состояние совершенно нормальным, и понимали, как мне тяжело с ними! И извинялись за то, что сидят со мною в одной квартире!
Несколько лет, ещё с советского времени, отчим работал грузчиком на базе в Хотове, но его уволили, и он еле устроился на хлопчато-бумажный комбинат (мой дед трудился там на старой фабрике, а отчим– на новой). Он проработал там года три, и каждое лето их отправляли в трёхмесячный отпуск. Мама говорила мне шёпотом, очень сочувствуя:
–У меня для тебя плохие новости– наш Вова опять идёт в отпуск на всё лето!
А я все каникулы тупо ходила по своей крохотной комнатке кругами и из угла в угол, как по камере-одиночке. Хотя почему «как»? Это и была моя страшная тюремная камера! Я там такие мощные икроножные мышцы себе накачала, будто была мастером спорта по спортивной ходьбе!
Но, как же я тосковала по своим новым знакомым, как мне хотелось с ними дружить, хотя я и понимала своим скудным семнадцатилетним умишком, что они люди – непутёвые, опасные, и даже криминальные. Да, они отнеслись ко мне как к неразумной младшей сестрёнке, но это днём и в людном месте, а что было бы ночью на безлюдье?
В субботу, в серый пасмурный день, моя смертная тоска достигла своего апогея. Я смотрела в окно, выходившее на южную сторону, – между домами можно было выйти к железнодорожной насыпи, и думала: куда я сейчас смотрю, есть ли там Пушкино, и есть ли там сейчас они? Нет, Пушкино – позади нашего дома, с запада.
Я поражалась самой себе: я ненавидела, когда мои родители по выходным, или в будни вечером, пили водку и «говорили за жизнь», всю свою муть и слизь. Но я хотела дружить с теми, кто ещё хуже!
А ещё я влюбилась. В того самого бородача, что торговал бульварной прессой и так искренне пожелал мне удачи. А лет ему было, наверное, уже тридцать пять – сорок пять. И чего я только не навыдумывала! Да и что я в своей глухой изоляции вообразить могла, только прочитанное в книжках да увиденное в кино! О семнадцать лет, возраст любви, а тут – полный вакуум! А на безрыбье и рак– рыба.
Но на следующей неделе ветер разогнал тучи. В первой половине дня я стояла на углу своего дома. А мимо нас все ходили со станции. И ко мне подошёл молодой парень, темноволосый, с грубыми, как и у всех в 90-е годы, чертами лица, и очень вежливо спросил, как пройти в центр.
Нет, никакого чуда не произошло. Просто этот парень показался мне героем нашего времени. Он был похож на тех ребят из автопробега. А символом нашей эпохи, с которого «надо делать жизнь», совсем скоро был назначен Данила Багров, так похожий на этого случайного прохожего.
Этот парень куда больше подходил для персонажа моих девичьих грёз, но я выдумала себе любовь к тому торговцу газетами! Если уж мне не давали жить в реальности!
***
В двадцатых числах улицы уже слегка выткались снегом. Все листья давно опали, только белые акации под окном кутались в лохмотья и погремушки сухих коричневых стручков. Своё