одного: смерти. Смер-ти !!!
Среди немцев возникло тревожное шевеление.
– Политрук ! – приказал старший лейтенант. – Переведи этим все, что я сказал, едрена мать ! Скажи им, что они курвы и будут расстреляны немедленно за преступления перед советскими людьми!
Оберфюрер, внимательно прислушивавшийся к речи старшего лейтенанта, вдруг выдвинулся вперед и просипел на достаточно хорошем русском языке:
– Вы не можете иметь права нас расстрелять ! Вы, жалкий капрал. Я есть генерал оберфюрер СС. И не подлежу воле всякой солдатни, а военный трибунал. Мы военнопленные. Вы тем самым будете нарушать международный конвенция!
– Конвенция ?! – заорал Неустроев так, будто немцы могли понять его сходу. – Солдатня?! Генерал?! Я не капрал, я старший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии. А вот ты гнида. И тебя следовало бы подвесить за ноги над огнем и живого изжарить. Как вонючего кабана. Но ладно. Я облегчу твою участь.
Мгновенным, неуловимым движением Неустроев поднял автомат и выстрелил один раз. Оберфюрер свалился, как мешок. Между его глаз чернела аккуратная дырка.
– Что вы себе позволяете! – фальцетом закричал Одинцов. – Кто вам позволил расстреливать пленных?!
– Это не пленные ! Это вообще не люди ! Даже не звери – звери не бывают такими жестокими ! Это выродки ! Которые не имеют права ходить по той земле, где ходили убитые вами люди, лишнюю секунду.! Я, гвардии старший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии Федор Неустроев, приговариваю вас к смертной казни !
Одинцов молчал. Что-то неясное поднималось внутри.
– Переводи, политрук, мать твою !!! Слово в слово !– грозно заорал Неустроев. – Вы будете расстреляны. Хотя вас стоило живьем четвертовать! И бросить вон тем собакам!!!
Одинцов наконец начал переводить. Чужим, севшим голосом бросал в воздух сухие немецкие слова.
– За Родину ! За Сталина ! За торжество идей коммунизма ! Пр-риговор пр-ривести в исполнение ! – выкрикнул Неустроев и яростно обернулся к бойцам. – Р-ротааааа!
Автоматы черно блеснули на солнце. С леденящей душу синхронностью грохнули передергиваемые затворы.
– Я повторяю свой протест против расстрела военнопленных, несмотря на их очевидную вину, – деревянно выдавил Одинцов. – И буду вынужден подать рапорт начальнику политотдела дивизии…
– Ра-порт ? – непонимающе переспросил старший лейтенант, скосив на него налитые злобой глаза. – Аа, рапорт…
Он замолчал, о чем-то раздумывая. Рука его, уже вскинутая для команды «огонь», замерла, повисла в воздухе. Потом медленно опустилась. Изменившись лицом, он обернулся к бойцам:
– Отставить.
По шеренге прошел шелест. Автоматы качнулись, но черные стволы их по-прежнему смотрели на сбившихся в кучу эсэсовцев.
– Отставить ! – повторил Неустроев. – Не слышали команды ?!
Никто ничего не понимал. Немцы заволновались, видимо, истолковав колебания