революция начинается с борьбы против общего врага, и это объединяет, какие бы ни были оттенки между революционерами. Затем борьба переходит между своими, ища врагов, потом – между еще более своими, и так далее. Расстрелы, расстрелы, расстрелы… Наконец приходит Наполеон, недавний революционный генерал, восседает на трон (трон же пустой, короля казнили), и изрекает: «Граждане, революция окончилась». Тоненькая прослойка новых приобретает власть. Ну а народ, как всегда, остается в дураках. Так будет и в этот раз. Пусть Троцкого там, или Ленина, или кого там еще и не назовут царем-батюшкой, – не в этом дело. Снова будет монарх и снова – дворянство… Как всегда после революции, так и теперь. Только ваших горячих голов жалко. Ибо до горячих сердец – надо холодных голов. Не нужны вы уже новой власти, вы ей уже опасны.
– А Гольдман?
– Гольдману тоже не позавидуешь. Вас революция пожирает на завтрак, ну а его пережует на обед, или на ужин – так уж наверняка. Хоть у него и холодней голова, чем у вас, но – «суета сует, всё суета», как писал Екклесиаст.
Так они говорили о революции и о многом еще – целый вечер за полночь. А когда проскрипела дверь, как-то так неожиданно, – почувствовали, что главного чего-то и не успели сказать.
– Ваше последнее слово? – спросил Гольдман юношей, прочитав приговор.
– Исповедаться в Отца, – ответили оба в один голос.
Рецидивист
«Никогда. Больше никогда. Обещаю Богу перед тобой, владыко», – с искренним чувством сказал медвежатник Азарт.
«Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти, чадо Азарие, вся согрешения твоя…», – изрек как положено владыка Игнатий.
Странно и удивительно звучали слова исповеди под низенькими сводами далекого северного монастыря, где теперь безбожники устроили концлагерь. Странно и удивительно, потому что один узник исповедовал другого. Один – архиепископ, которого упекли сюда, потому что не сотрудничал с властями, другой – преступник, взламывающий сейфы. Он во второй раз за свою долгую уголовную жизнь попался и «мотал срок» вместе с политическими.
«Когда исповедовался последний раз?» – спросил его владыка. Последний раз Азарт исповедовался, когда мотал срок в прошлый раз, еще при царе, в тюремной часовне, потому что так следовало, потому что перед Пасхой все острожники должны были исповедаться.
Но теперь – всё иначе. Азарта несколько ночей мучили тяжелые сновидения: будто падает на него всё, что когда украл, падает, падает без конца, он уже весь покрыт тем красочным, ярким хламом, сыплются деньги, сыплются бриллианты, он уже задыхается, а гора всё больше и больше, он кричит, вопит за помощью, но его крик сразу гаснет в той куче драгоценного лохмотья и драгоценного лома. И каждый раз, когда чувствовал, что вот-вот умрет, задохнувшись, доносится откуда-то голос: «Есть надежда. Кайся!»
Потому-то Азарт решил попросить владыку Игнатия об исповеди. Завтра Пасха, так тем лучше. Владыка не имел ни облачения, ни креста, однако отвел Азарта в угол каземата и исповедал.