и мрак цвета «крести-пик» воцарился в зале.
Стало так темно, что можно было болеть корью.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
АРХИВ
Магистр Эвтаназ
Магистр Эвтаназ страдал одышкой, запоями и состраданием к ближним.
Восседая на сколиозном стуле в собственном кабинете, он в компании с ассистенткой попивал неразбавленный спирт. Магистр был тучным, короткотелым, с заплывшим лицом, глубокими носогубными складками и подслеповатыми глазами. Клубневидный нос в сизых прожилках удачно гармонировал с двойным, завалившимся на кадык, подбородком и нависшими над бордовыми щеками сиреневыми тучками. Мышиная кайма над мощными кренделями ушей обрамляла лысину. Глистовидный фонендоскоп уныло свисал с борцовской шеи. Длинной непродезинфицированной иглой выпирала «серебряная» нить.
– Между прочим, всяк и каждый имеет право на смерть. Это я тебе как врач говорю, – обратился Эвтаназ к ассистентке, поправляя белый халат в кровавых разводах, из нагрудного кармашка которого торчал молоточек с резиновым набалдашником. – А получается какая-то мистика. Стоит пациенту прийти к этому волевому шагу, как у него возникает проблема с «серебряной» нитью. Ведь заметь, Циррозия, ни один из нас, работающих на благо Здания, ни разу – за все годы существования нашей достопочтенной коробки – так и не самоликвидировался. О чем это говорит?
– О чем же? – спросила Циррозия, взбив роскошную рыжую шевелюру. Голос у нее от частых вливаний был с хрипотцой, так что его можно было принять по неведению за грудное, томное и сексуально-насыщенное контральто.
– А о том, душа моя, что я, пожалуй, начинаю сомневаться в диагнозе наших достопочтенных, которые возвращались из командировок. Не такие уж они и параноики, дорогая, – густым, как кисель, голосом булькнул Эвтаназ. – Но… – Магистр взял колбу со спиртом и плеснул в мензурки. Задумчиво облизнулся. – Смущает вот что. Если следовать утверждению, что мы полностью подвластны себе, а не каким-то там Заоконным силам, то как же так получается, что никто из нас не смог реализоваться в смерти на свое усмотрение? Вот чтоб сам – хрясь… и за Окном. Как же так выходит, что, когда огни Здания потухают, потухаем и мы? Кто включает огни – и Кто их выключает? Что заставляет нас работать, а Что – бездействовать? Так ли уж мы с тобой зависим от самих себя? – задумчиво почавкав влажными губами, вопросил он. – Мало того, разум и внешность у нас тоже достаточно зыбки. Как так: вчера еще – умен и красив, а сегодня – туп и уродлив? Я понимаю, психика – вещь необъяснимая, это я тебе как психиатр говорю, но внешность… Чтоб она до непонятных, ужасающих форм менялась… Это, знаешь ли, ни в какие медицинские палаты не укладывается! Казалось бы, еще вчера под обеденным столом в гостиной бегал, головушкой занозы собирал, носом шмыгал соплеедик эдакий, в замочные скважины подглядывал – интересовался, стало быть, короед бесштанный, буйной жизнью предков: какими такими они там глупостями