Васильевич, вам коньяк пить нельзя! – заорала Ленка, – я вам сто раз объясняла, что под наркозом эта девчонка рассказывала про ад – так складно и красочно, что у Прялкиной скальпель из рук вываливался! Так, Прялкина?
– Очень складно и очень красочно, – подтвердила Прялкина, – только я и слушать не стала бы эту хрень, если бы она вдруг не назвала меня по фамилии – но не Прялкиной, а Ткачёвой! Эту фамилию я сменила ещё лет десять назад, а с этой Капустиной никогда прежде не встречалась. В субботу я спросила её: «Откуда ты знаешь мою фамилию?». У неё глаза полезли на лоб: «Фамилию? Знаю? Я?». Короче, она наяву ни черта не знает, а во сне знает всё, и даже про ад. Должно быть, она меня там увидела через много лет, и я там была под старой фамилией. То есть, буду! Неудивительно – я под ней до фига грешила!
– Короче, всё друг с другом перемешалось, – вывела резюме Ирина Евгеньевна, – подвал с адом, прошлое с будущим, проституция с хирургией, ром – с коньяком. Гремучая смесь. Надо сменить тему. Витенька, так куда Наташа с Дуняшей летом решили ехать – в Грецию или в Чехию?
Но идея переменить тему разговора не прокатила. Всем, включая и самого Виктора Васильевича, было глубоко наплевать, куда собираются его дочки – в Грецию, в Чехию или к чёрту на именины. Синие глаза Прялкиной грозно вспыхнули, как у кошки.
– При чём здесь ром? – холодно спросила она, погасив окурок.
– Ну, как при чём, моя золотая? Разве конфеты, которыми вы закусывали коньяк, не с ромовым наполнением? Нет? С ликёрчиком?
– Прялкина ни одной конфеты не сожрала, – вступилась за Прялкину с большим жаром её подруга Лариса, – две операционщицы лично мне подтвердили насчёт фамилии! Сами слышали. Допускаю другое. Прялкина лет пятнадцать назад могла быть знакома с этой Капустиной, но забыла её совсем, а та на каком-то очень глубоком уровне подсознания под наркозом Прялкину вспомнила!
– Невозможно, – замотала головой Прялкина, – у меня такая память на голоса, лица и фамилии, что подобное просто исключено!
На лице Ларисы выразилось сомнение.
– Леночка, продолжай, – сказал Гамаюнов, ставя под стол бутылку. Ленка продолжила:
– Я, короче, спросила эту Капустину, не была ли она в аду. Она прифигела, и мне пришлось объяснить, почему я спрашиваю. Тогда она вдруг засомневалась, взяла айфон и включила запись…
– Запись? – подняла бровь Ирина Евгеньевна, – что за запись?
– Когда она проваливалась в подвал, у неё в кармане лежал айфон, который записывал. Батарейка была уже на исходе, однако главное записалось. Это был голос, который что-то произносил – на ужасном, странном и неизвестном мне языке. Капустина заявила, что это дворник, который что-то сказал по-таджикски, однако я усомнилась и позвала Штинюковича. Он, как только запись эту услышал, сразу скопытился! Представляете?
Лена обвела всех глазами. Тут телефон на столе опять зазвонил, и все разом вздрогнули. Заведующий взял трубку.
– Алло! Хорошо, Петрович. Я понял.
Положив трубку, он поглядел на Лену.
– Радость