на фасаде: “Дом Купца Сабашникова”. Там я пробыл до конца лета 1945 года, т. е. всю войну.
В детдом меня привезли две моих соседки по квартире. Они были в своей военной форме, и принимавший меня директор никак не мог понять, кем они мне приходятся. Они очень смеялись и сказали, что просто соседки, что бабушка заболела и они ей помогают. Я был очень горд. Внутрь дома вела широкая лестница, наверху стоял большой бюст Ленина на фоне красных знамен.
Детдом. Первая кровь
В детдоме спальня мальчиков была огромная и светлая, на 120 человек, но мест там не было. В первый день меня положили спать в коридоре. Поставили три кровати – для меня и еще двоих новеньких. Когда все улеглись, мои соседи по койкам стали говорить, что здесь есть обычай всем новеньким устраивать “темную”. Ребята (у одного, толстого и добродушного, фамилия была Батов, другого не помню) очень боялись этой “темной” и не знали, когда ее ждать. Я понял, что они оба слишком домашние и мне нужно их “возглавить”. Стал оглядывать место боя и сообразил, что надо укрепить тыл. Чтобы нас не били поодиночке, мы подвинули кровати в угол и сдвинули их вместе.
В эту ночь ничего не случилось, хотя мы ждали и не спали. На вторую ночь кто-то пришел нас предупредить, и мы спешно стали готовиться. Я говорю: “Давайте в подушки положим что-то потяжелее, чтобы уж вдарить так вдарить!” Положили в подушки наши ботинки, еще туда же, для плотности, шапки-ушанки и всё это узлом завязали, попробовали друг на друге.
Ощутив в руках оружие, мы повеселели и стали ждать, сидя в темноте. Вскоре в конце коридора что-то зашевелилось, и смотрим – человек пять-шесть крадутся, согнувшись, бесшумно, в нашу сторону, в руках – растянутое одеяло. Мы вскочили на ноги, схватили свои подушки и, как только враги приблизились, осторожно вглядываясь, – обрушились на них сверху, с двух сторон. Нападавшие были смяты в две минуты. От неожиданности они попадали на пол, и мы их же одеяло на них набросили, соскочили со своих кроватей и стали лупить подушками изо всех сил, чтобы добить окончательно. Те стали орать из-под одеяла: “Вы чего, вы чего! Оборзели, что ли! Больно же!” В конце коридора появился директор, Алексей Семенович, зажегся свет. Директор, видимо, ситуацию сразу понял, закричал в спальню: “Зарубин, Фролов, ко мне!” и загородил собой пути отступления. Прибежали еще трое здоровых ребят – как я потом понял, это были главные “блатные”. Директор сказал: “Всех в карцер; новенькие, останьтесь, сядьте, успокойтесь”. Мы сели на свои кровати. Алексей Семенович говорит: “Ну, Зарубин, разберись по-своему”. И ушел. Зарубин, высокий парень с темными волосами, говорит: “Не растерялись, молодцы. Но драться надо было простыми подушками, а башмаки класть – не по правилам. Но на первый раз прощаю”. Тут он увидел, что Батов прокусил себе губу и кровь течет по лицу, говорит: “Фрол, возьми у девок аптечку”. Тот ушел и вернулся с заспанной девчонкой, которая стала мыть Батову лицо и мазать зеленкой. Зарубин сказал: “Всё, ребята, больше вас никто не тронет. Но завтра все трое отдаете свой ужин.