в голове.
Но брошенный вокруг взгляд сразу охладил мой порыв. Второй бродяга стоял с правой стороны кабриолета, плотно прижавшись к подножке, с толстой суковатой палкой в руках, одного удара которой было бы вполне достаточно, чтобы размозжить самый крепкий череп. В то же время положение кабриолета и лошади близь самой канавы, кучи щебня у переднего колеса заставляли отказаться от мысли благополучно выбраться на дорогу, не опрокинувшись вместе с экипажем, даже если бы мне и посчастливилось отделаться от двух мерзавцев, взявших меня в осаду. Но помимо этих двух предстояло иметь дело еще с двумя, которые держали лошадь. Несомненно, что при первой моей попытке к сопротивлению они не замедлят броситься на помощь товарищам.
Вижу – дело дрянь! Один против четверых, борьба неравная… Живым не уйдешь! На душе стало скверно. Меня охватило чувство глубокой досады на то, что, пускаясь в глухое ночное время в путь, я, по беспечности, надевая штатское платье, не взял с собой никакого оружия, даже перочинного ножа.
– Ну, прочитал, купец, отходную? – насмешливо проговорил разбойник, не опуская топора.
– Не греши даром, Митрич! – произнес нерешительным тоном один из двух, державших лошадь.
– Жалость, что ли, взяла? – зло ответил разбойник, не отводя, однако, топора. – Не проклажайся! Доставай скорее деньги! – вдруг свирепо закричал он.
Сопротивление было бесполезно. Я покорился, вынул из кармана бумажник и отдал его в руки хищнику. Злодей подметил висевшую на жилете золотую цепочку. Пришлось отдать вместе с часами и ее. Мало того, меня заставили вывернуть все карманы. Всю эту процедуру я с умыслом старался протянуть возможно дольше, напрягая слух в надежде уловить стук колес какого-либо экипажа. Кроме того, у меня имелась и другая цель. Мне хотелось возможно лучше запечатлеть в памяти черты Митрича, стоявшего ближе других. Я не терял надежды рано или поздно еще раз с ним встретиться и… поквитаться.
Надежды на помощь со стороны были тщетны. Ни один посторонний звук не нарушал безмолвия ночи, только уныло светивший месяц дал мне возможность хорошо рассмотреть лица двух разбойников, стоявших у экипажа. Я ясно различал их бритые рожи, густо намазанные сажей и подрисованные суриком.
Отдав кошелек и часы, я счел себя спасенным, но разбойник, которому были переданы мои вещи, неожиданно возвысил голос и проговорил:
– Не наделал бы нам молодчик пакостей… Не лучше ли его порешить, и концы в воду!
– А ведь Яша верно говорит! – отозвались двое других.
Настало молчание. И вдруг я почувствовал, как всем моим существом, всем телом и всей душой начинает овладевать смертельный, холодный, тяжелый и безобразный страх. Дыхание смерти, казалось, пронеслось надо мной и начало леденить мне кровь. Я весь сжался.
Митрич опять занес над моей головой топор. Потом поднял глаза и вдруг как-то полусмущенно проговорил:
– Праздник-то ноне велик! Ведь у нас в деревне престольный…
– Оно-то так… – нерешительно поддержал его один из субъектов, державших лошадь.
– Не