от мух («мухей» – вспомнилось мне). На столе стояла ополовиненная бутылка водки и мутный граненый стакан. Обломок хлеба и пучок подвядшего зеленого лука дополняли нехитрый натюрморт. Это был явно не ужин аристократа. Еще больше я был поражен, когда понял, что писатель хлебает некую тюрю из кусков хлеба и лука, залитую водкой. Вот это народность!
«Приятного аппетита. А можно поговорить с Н. Рубиновым?» – спросил я. «Привет! Садись рядом!» – совсем по-чапаевски ответил хозяин. Я присел на стул несколько поодаль от стола. «Мурцовку будешь?». Я вежливо отказался. «Напрасно. Исконно русская еда. А ежли ты насчет романа, так его сейчас нет. Весь роздал людям. Читают…» – веско добавил он, доедая свой экзотический ужин. «Мне главное – что народ скажет. А не эти говнюки-критики» – презрительно поморщился он и отставил пустую тарелку на тумбочку. После этого навел порядок на столе, смахнув крошки на пол, и жестом пригласил меня поближе: «Выпить хошь? Обратно, зря. Нет, паря, водочка-то оно вернее будет. Я эту южную кислятину не люблю. Особливо белую – моча мочой». «Моча молодого поросяти. На третьем месяце беременности» – уточнил он и рассмеялся. «Не будешь? Ну, как хочешь» – он оторвал кусок газеты, скрутил из нее затычку, аккуратно укупорил бутылку и поставил в тумбочку. «Ну, что ж – давай знакомиться, раз пришел. Николай. Закуривай» – достал он пачку «Беломора». «И не куришь? Больной, что ли? Нет? Значит, не служил. В армии хошь – не хошь, а закуришь. Перекур для кого? Для тех, кто курит. Остальные копают. От забора и до обеда» – рассмеялся он. «А есть еще такой анекдот: «– Рядовой Петров, возьмите лом и подметите плац. – Товарищ старшина, разрешите метлой – так будет и чисто, и быстро. – Мне не надо, чтобы чисто, и не надо, чтобы быстро. Мне надо, чтобы ты задолбался!». Он снова захохотал и с удовольствием затянулся. Крепкий запах «Беломора» несколько облагородил суровую атмосферу комнаты. «Здоровье бережешь? Ну, давай-давай! Кто не курить и не пьеть, тот здоровеньким помреть» – тепло пошутил он. Народность его речи выражалась также в полном игнорировании рода существительных: «Кино хреновая!».
«Как я начинал писать? Не сразу. Поначалу сомневался. Все думал – куда мне до большой литературы! А потом понял: не боги горшки обжигают. Есенин особенно помог – народный поэт! Придал силы. Толстой и Горький тоже в народ ходили. Да и кому жизнь-матушку знать, как не нам? Кто от сохи, от станка, от трансформатора. Сам-то я тут электриком. Пока на литературный Олимп не залез, по столбам лажу» – пошутил он. «Да сверху оно виднее. Хоть и на столбе сижу, а от земли не отрываюсь. Как эти зажравшиеся „письменники“. Я всегда с народом, в гуще жизни. С людьми общаюсь, приглядываюсь, прислушиваюсь. Сильно обогащает. Отгадай загадку: с когтями, а не птица – летит и матерится. Ни в жисть не угадаешь! Электрик со столба упал!» – расхохотался он. «Ты-то сам, инженер, поди? Можешь не отвечать – и так видно. А я инженер человеческих душ. Это покруче будет. Я каждого насквозь вижу. Мне палец в рот не клади – враз откушу! Что, испугался?» – народный писатель явно находился