и мне можно! Я на этой работе, ну, как член… нашего правительства, что ли. Чем меньше вникаю, тем для дела лучше.
Смеёмся оба. Настроение хорошее. На шутки тянет.
Иван, как и любой пишущий человек, любитель поговорить. Потолковать о жизни. О нынешней подленькой и о прошлой, пусть не без промахов, но той настоящей, героической, где каждый чувствовал себя личностью, а не тем электоратом, от которого ничего не зависит.
– В армии, вот тоже, – начинаю я, – никогда не спеши выполнять приказ, ибо, будет команда, – «Отставить!»
– А ты в армии хоть служил? – спрашивает с подначкой.
– Три года и шесть месяцев, как с куста, впереди пограничных застав отбарабанил. В ГДР служил. Карибский кризис. Рядом американская империалистическая морда зло ощеряется. Вот и задержали дембель.
– Ефрейтором, небось, на гражданку вышел.
– Откуда ты знаешь?
– По росту сужу. Выше ефрейтора не дадут.
– Не в чинах дело! Гитлер вон тоже, я слышал, ефрейтором был…
– Потому, и Гитлер, что самолюбие душило.
– А ты, видать, в генералах ходил!
– Можно сказать и так. Я при политотделе части комсоргом служил. Весь состав подо мной был. До сих пор у прибалтийцев моя служба костью в горле стоит. Не забывают братья сводные…
– Ты же ничего делать не умел, вот и поставили комсоргом, – тоже подначиваю по-приятельски.
Разговор постепенно стал переходить на житейские темы, благо, такими порциями даже четвертинку не сразу осилишь, а зимний вечер долог.
Евсеенко сел на своего любимого конька. Бесконечные рассказы, как попаять, полудить, как косу отбить, как землю правильно пахать. Его назидательные монологи отличались хорошим знанием дела. В отличие от меня, Иван был большим охотником помастерить, поточить, построгать. Незаменимый человек по дачному хозяйству: где крышу подлатать, где рамы в окна вставить, где в огороде покопаться. В нём так и виделся простой русский крестьянин, огородник и добытчик. Было видно, что деревня в нём глубоко сидит, свою метку оставила, зарубку на всю жизнь, несмотря на высокое образование и звание русского писателя. Именно русского, хотя он и был чистейший представитель украинского народа.
В то время, как и теперь, Украина вся на слуху, вся на страхе за свои нелогичные действия. Все эти померанцевые, оранжевые и прочие майданы, вся русофобия «западенцев», так захлестнула страну, так вдолбили народу про заклятых москалей, которые всё сало слопали, что даже в русском Харькове можно было услышать фашиствующий призыв – «москалей» на ножи! На ножи!
И потянуло страну в соблазн распутства. Це – Европа. Це – незалежная. В Европе салом даже сапоги не мажут… Сало будем сами есть. Лучше гирше, но иньше! То есть, пусть хуже, но будем жить по-другому. Чистейшая хохлацкая мольба, упование на перемены. Вот и дождались…
Теперь, когда Украина залила кровью и нелюдью всё пространство от Днепра до Буга, я вспоминаю русского украинца