другой. Саша расставлял по правилам тактики и стратегии, я – как красивее. Когда войска были готовы к бою, Саша кричал: «Атомный взрыв!» – и швырял мяч. Мяч скакал по комнате, валя солдат целыми дивизиями. Мне потом нравилось собирать «выживших» и отводить их на базу, куда-нибудь на полку. Саша уничтожал армии до последнего солдата и смеялся при этом своим холодным и обидным смехом. В эти мгновения он мне не нравился, потому что казался старше и злее, чем был на самом деле.
Когда мне исполнилось восемь, я научила Сашу игре, которую придумала сама, – рисовать рай. Я представляла себе рай в виде комнаты, где я лежу на кровати с балдахином и смотрю телевизор. Рядом со мной столик, на нем – куча конфет, жевательных резинок, шоколадок (попадается, впрочем, и бутерброд с колбасой). На полу стоит цистерна пепси-колы с длинной соломинкой, чтобы не надо было утруждаться вставать. По телевизору непрерывно идут мультики, известные и неизвестные. А когда все на свете мультики заканчиваются, я вставляю в телевизор книгу, и она тоже превращается в мультфильм. Кстати, в комнате вокруг меня – шкафы с книгами, уходящие в бесконечность. Через огромные стрельчатые окна виден чудесный пейзаж: скалы, водопады, лес с грибами, ветвистые деревья, по которым можно лазать, когда мне надоест смотреть телевизор. Такой вот рай.
Саша сразу заметил, что чего-то не хватает. Он придумал рисовать ад. Внизу – котлы, сковородки и прочая посуда с грешниками, сверху – облака. На облаках летают караульные ангелы и присматривают за работой чертей. Идея мне очень понравилась. С тех пор мы рисовали две картинки: сверху – слегка поднадоевший рай с кроватью и телевизором, снизу – адский чертог, который становился все интереснее и интереснее, обрастая новыми подробностями. Мы с Сашей возглавляли побег грешников, угоняли облако, а черти и ангелы преследовали нас с хлыстами и трезубцами. Потом мы стали рисовать только ад, а потом игра приелась.
Еще мне вспомнилась увлекательная игра, одна из последних – «аутодафе». Придумала ее я, но непосредственным толчком послужило нечто демоническое, что появилось тогда в Сашиной внешности: лет в двенадцать он чем-то долго болел и некоторое время ходил костлявый, как скелетик. Играть полагалось так: я рисовала и вырезала из бумаги «грешника» – тощее голое существо с растрепанными волосами и ужасом на лице. Потом мы вешали его на цепочке на кран в ванной, зажигали свечку, выключали свет и запирали дверь. Дальше начиналось самое интересное. Саша, изображая Великого Инквизитора, брал книгу (какую, не помню, что-то историческое) и зачитывал оттуда мрачным голосом: «Восстань, о Господи, и сотвори свой суд! Всю силу гнева своего обрушь на язычников и неверных! Изобличенный еретик, несчастный грешник, прогнивший член христианской общины, отрекись от ереси и примирись с церковью!» – и дальше в этом роде. Еретик в хамском тоне отказывался каяться (как всякой порядочной девочке, мне очень нравилось ругаться), и тогда инквизитор подносил свечку к его ногам. На мой взгляд, еретик сгорал слишком быстро: всего долю мгновения его испуганные глаза смотрели сквозь очистительное