уже тогда реалии жизни не являлись определяющим фактором её смысла, но этот фактор, нам неизвестный, даже входил в противоречие с наполнением жизни, её задачами и планами. Но разве самоуничтожение может быть смыслом, напротив, это абсурд и отсутствие смысла. Разве ценность может быть в отрицании самого ценного, что есть у человека?
– Папа, меня не волнует смысл явления жизни в глобальном смысле!…
– Потому-что его нет, это фикция, рождаемая политиками и философами, состоящими у них на содержании. Сколько нас кормили дутыми и уродливыми смыслами, лишёнными не только логики, но и целесообразности, отрицающими всё, что дали нам культура и история, что объявлялось вредным и ложным, но вместо этой декларируемой лжи, нам пихали ложь фантасмагорическую, сакральную, вот идиотское слово, которого я не понимаю, когда оно звучит из уст покупных идеологов! Конечно, смысла в существовании человека разумного нет ни капли, и, может быть, только Бог знает ответ на этот вопрос, раз его угораздило затеять эту чехарду?
– Вы-же не хотите сказать, что смысл жизни краснокожих индейцев определялся снятием скальпов Чингачгуками с голов гуронов и сиу? Они сами, я уверен, сказали-бы вам что-то другое. Но что лежит у вас на сердце, Варвара? Что не даёт покоя среди ночи? – спросил Гера, почёсывая за ухом пристроившуюся на его коленях собачку.
– Согласно Камю, иррациональное правит миром, но осознание этого не является поводом для добровольного ухода из жизни. Напротив, принявший абсурдность собственного существования человек становится свободным, он строит свою Вселенную – средоточие новых смыслов, – рассержено ответил Парфенон цитатой из статьи, которую он незадолго до этого обсуждал с Персефоной. – Наверняка, Версаче выстроила себе новую вселенную, отсюда уход в меланхолию, пессимизм и обструкционизм.
Матвей покосился в сторону голоса Парфенона, не понимая, но предчувствуя цель намёка, как камешек в свой огород. И ему это понравилось.
– Новая вселенная – это хорошо, – промолвил он, собираясь отстаивать своё мнение, если-бы ему стали возражать. – Это означает новый путь, возможно, с учётом и использованием старого жизненного опыта, хотя-бы на уровне рефлексов, это новые уроки и новые знания.
– Со старыми-бы разобраться, – проворчал Парфенон, но Матвея неожиданно что-то отвлекло, неясный звук, органично вписавшийся в атмосферу разговора.
– Вы слышите? Что это может быть? Плачет ребёнок?
– Дети обычно плачут, – брюзгливо заметил Парфенон, и в его голосе прозвучало самодовольство своего собственного жизненного опыта.
– Но это очень маленький ребёнок. Откуда ему здесь взяться?
– Невоплощённые желания могут трансформировать реальность в метафизическую область непознанного, – непонятно вставил Георгий. – Мы живём в мире нами-же нереализованных возможностей.
– То, что я слышу, трудно объяснить