по полям на его мотоцикле BMW и приезжали в общежитие перед самым отбоем. Мы вместе готовили в его крохотной кухне. Он играл мне Брамса, Баха и Пуччини. Мы лежали на полу у него в гостиной, слушая «Тристана и Изольду» и следя за поющими по партитуре, взятой из библиотеки.
Летом я отправилась в Италию со студенческим оркестром, а Филипп был нашей дуэньей. В Ассизи мы ходили по базилике и рассматривали фрески Джотто. На стенах мерцали свечи, и мы обнимались прямо в крипте Святого Франциска перед концертом. В Сполето мы с Филиппом (и другими музыкантами) ужинали в ресторане, а какой-то старик играл в бочче под навесом из растений. Барашек жарился на открытом огне. Каждый день мы пожирали лингуини с трюфелями зимнего урожая и пили молодое красное монтефалько из стаканов для воды. Объевшиеся и сонные, мы забирались в оливковые рощи, пока весь город дремал после обеда. Когда лучи вечернего солнца касались римских акведуков, я садилась верхом на Филиппа. В моих волосах запутывались опавшие листья, на юбке были пятна от фруктов. Небо темнело, мы пили бренди «Векья романья» прямо из бутылки, и Филипп пальцами выбирал сучки из моих длинных волос.
Поездка была очень романтичной, но когда мы попытались возобновить наши отношения осенью моего последнего школьного года, они показались нам грязными. Может быть, я искала кого-то вроде Филиппа, чтобы он позаботился обо мне – искала отцовскую фигуру. Мы попытались заняться любовью, но я в ужасе отшатнулась от того, кто вдруг показался мне стариком. Филипп интересовался сексом намного больше, чем я, и в нашей близости было что-то от насилия. Он с грустью отпустил меня. Остаток года он относился ко мне по-доброму и с уважением. Я вернулась к жизни в общежитии и к новым приключениям.
Во время осенней встречи выпускников 1977 года Школа искусств Северной Каролины провела футбольный матч с Государственным университетом
Уинстон-Сейлема, педагогическим колледжем, который открыли в 1892 году как университет для негров. Как обычно, матч во время встречи выпускников был единственным нашим футбольным матчем за год. Мышцы танцоров рельефно бугрились под кожей, когда они тянулись у балетного станка, одетые в школьные футболки и розовые пачки. Команда нашей Школы искусств, состоявшая в основном из геев, выстроилась на поле в изящных позах – противостояли им огромные афроамериканцы. Фальшивая грудь главного чирлидера вывалилась на землю. У нас было столько парней, готовых напялить юбку, что девушки в команду чирлидеров почти не попадали.
Пока парни в пачках храбро сражались, я отправилась в театр Де Милл на фотосъемку для ежегодной школьной брошюры. Встав на фоне декораций к «Сну в летнюю ночь», я, одетая в черный жакет с высоким воротником и юбку в пол, сжала гобой и попыталась улыбнуться. Кроме меня, в группе было еще двадцать семь человек: балерины, художник, актеры в костюмах и танцоры современного танца. Никто из нас не улыбался.
– Дети, вы кажетесь ужасно старыми, – заметил фотограф.
Через дорогу комендант нашего общежития, Сара, вместе с другими украшала спортивный зал для танцев. Для своих странных маленьких питомцев они выбрали стиль боз-ар. Видимо, именно поэтому