утверждать себя в роли хозяйки, потому что была слишком благодарна. Благодарна ему, благодарна Этель.
В конце концов вышло так, что все стали жить по расписанию Этель. Завтракали рано, отчего утро становилось короче, но наполнялось мелкими деталями. После полудня ложились отдохнуть, потом начиналась подготовка к раннему обеду. Меню отражало предпочтения Этель, а податливые Гибсоны под нее подстраивались.
Вечера проводили a trios[3]– долгие, посвященные музыке. Произведения выбирала Этель, неизменно классические. Иногда слушали с торжественностью. Или рассуждали о музыке, причем солировала обычно сестра. С ее непререкаемыми оценками трудно было не согласиться, тем более что Гибсон терпеть не мог спорить.
Этель любила шахматы, а Розмари не играла. Однажды Гибсон решил почитать вслух, но через полчаса, когда Этель умно и со знанием дела высмеяла Роберта Браунинга как викторианского дамского угодника, а он хоть и мог возразить, но, смущенный словами сестры, промолчал, мысленно извинившись перед старым другом, поставил книгу на полку.
Гибсон по большому счету жил теперь вдвоем с Этель.
За долгие годы в Нью-Йорке сестра отвыкла от компаний и теперь наслаждалась тем, что была одной из троих. Их общество казалось ей толпой. Гостей приходило немного. Иногда заскакивали Пол с Джини. Пол вел себя раскованно, дочь подчеркнуто вежливо.
Старые знакомые Гибсона не появлялись. Он, закрывшись в коттедже, будто вовсе расстался с колледжем, и все учебные дела решались без него.
Итак, он жил с Этель, а Розмари находилась рядом, в том же доме. Например, представлялось естественным, что за ним ухаживает сестра, а не женщина, с которой он недавно познакомился и которой труднее справиться с некоторыми щекотливыми сторонами ухода.
У Гибсона возникло ощущение, будто он в мягкой, но непреодолимой западне, из которой не выбраться. И надо ли пытаться? Розмари во всем подчинялась Этель, будто не хотела оставаться с ним наедине. Иногда Гибсону приходило в голову, что с женой что-то не так. Нет, она была здорова, занималась по хозяйству, вела себя приветливо и дружелюбно. Но у них не получалось общения, и Гибсон, скрывая сомнения, тоже оделся в броню безукоризненной обходительности.
Мистер Гибсон сидел в залитой солнцем гостиной, где предпочитал отдыхать вместо того, чтобы выходить из дома, откуда мог видеть одинокую фигуру миссис Пайн в инвалидном кресле на веранде дома Таунсенда. Он обнаружил, что это зрелище не доставляет ему удовольствия. Возможно, от слишком резкого льющегося с небес света или потому что привык в болезни к затворничеству и предпочитал его сейчас в своей физической немощи. Одним словом, в тот день оставался под крышей и думал о том, что нет ничего изнурительнее этой почти сводящей с ума устоявшейся атмосферы обоюдной зависимости и бессмысленной гармонии.
И пока он не слишком серьезно строил планы восстания в своей не сильно, но постоянно ноющей душе, миссис Вайолет стирала пыль. Этель и Розмари – обе предварительно спрашивали его, не станет