к утопающему в пожелтевших каштанах и акациях зданию санатория и остановились. С братом Иг здесь случилось давно ожидаемое. Сперва по мраморной лестнице к нам спустился директор санатория – улыбчивый толстяк-грузин со сталинскими усами, в таком же белом кителе, как у Иг, и в широченных светло-серых брюках.
– Здравия желаю, гости дорогие! – вскинул он кверху пухлые руки и тут же с хлопком сложил их на груди, кланяясь прибывшим.
– Здравствуй, Георгий! – протянул ему руку некрасивый, крупнолицый секретарь обкома.
– Здравия желаю, Евгений Ильич! – Директор затряс руку секретаря так, словно хотел оторвать.
– Смотри, какого человека я тебе доставил. – Вегер кивнул на выходящего из машины Иг.
– Таварищ Дерибас! – Толстяк засеменил к нашей машине. – Устали ждать вас, клянус-честный-слов, осен уже, панимаешь, тепло уходит, а вы все нэ едите да нэ едите! Пачэму так нэ уважаете свое здоровье, нэ бережете, клянус-честный-слов, пажалуюс на вас таварищу Сталину!
Секретарь рассмеялся. Иг заулыбался, как положено Дерибасу, подал толстяку руку. Они были знакомы.
– Здоров. Ехали-ехали, вот и приехали. Два года не был у тебя, а?
– Плохо это, очень плохо, таварищ Дерибас, клянус-честный-слов!
– Зато теперь – с родней! Как тут у тебя? Отдохнуть можно?
Толстяк прижал пухлые ладони к своей пухлой груди.
– Таварищ Дерибас, я всэгда гаварил, что у нас красные командиры отдыхают сердцем.
Иг побледнел.
– Как… ты сказал?
– Сердцем! Самим сердцем, клянус-честный-слов! – захлопал себя по груди директор.
Сердце Иг вздрогнуло. И мы с Фер поняли, что сейчас будет. Иг со всхлипом втянул воздух, закинул голову и стал падать назад. Мы подхватили его.
– Эпилепсия! – сказал я людям.
На самом деле это заплакало сердце Иг. И сам он тоже.
Засуетились вокруг, прибежал дежурный врач. Иг рыдал и бился. Его отнесли в палату, вкололи морфия. Нас разместили рядом, в соседней палате.
– Вот так, ребята. – Секретарь обкома сочувственно похлопал нас с Фер по плечам. – Врагов на Дальнем Востоке давить – это вам не подсолнух лущить. Устал товарищ Дерибас, перетрудился. Ему покой треба. Берегите сердце брата. Оно партии очень нужно.
– И нам тоже, – ответила Фер.
Сила сердца
Пять дней понадобилось Иг, чтобы прийти в себя. Опустошенный и очищенный сердечным плачем, он лежал на диване в трехместной палате и с осторожностью слабого старика ел крымский виноград. Я сидел в кресле напротив, Фер – на подоконнике распахнутого окна, Кта – на стуле, посередине палаты, Оа стоял, прислонившись к дверному косяку. Несмотря на конец октября, сохранялась теплая погода, ветерок чуть колебал занавеску окна и волосы Фер. Массивные напольные часы только что пробили четыре часа пополудни. Утомленное осеннее солнце припекало Фер, натертый мастикой паркет и пожелтевшие листья акаций за окном.
Мы