то, что тому принадлежало по праву. Если бы мой дядя не имел причин опасаться меня, он не пытался бы разыгрывать комедию с пришедшим к нему бедным племянником. Я гнал от себя эту мысль, но она прочно засела в мозгу, и я по примеру дяди стал украдкой следить за ним. Так мы сидели за столом, как кошка с мышью, пристально наблюдая друг за другом. Он больше не проронил ни звука, но что-то усердно соображал – наверняка враждебное по отношению ко мне. Убрав посуду, он, как и утром, отпер сундук, достал табаку на одну трубку, повернул стул к очагу и закурил, сидя ко мне спиной.
– Дэви, – вымолвил он наконец, – я вот о чем думаю… У меня есть немного денег, предназначенных тебе еще до твоего рождения. Я посулил их твоему отцу, понимаешь? Просто так пообещал, без всяких формальностей, в беседе за бокалом вина. Эти деньги я держал отдельно, что, конечно, очень невыгодно, но раз обещал – значит, обещал. Так вот теперь эта сумма выросла и составляет ровно… – он запнулся, – …ровно сорок фунтов! – Дядя произнес эти слова, взглядывая на меня через плечо, и почти с воплем прибавил: – Шотландскими деньгами!
Так как шотландский фунт равняется английскому шиллингу, то разница от этой оговорки получилась значительная. Кроме того, я понимал, что весь рассказ про отложенные для меня деньги лжив от начала до конца и выдуман на ходу с намеренной целью, какой – я, разумеется, не знал. Поэтому я даже не попытался скрыть усмешку в голосе:
– О сэр, вы уверены? Вы, вероятно, имели в виду сорок фунтов стерлингов?[3]
– Конечно, – ответил дядя, – я так и говорю: сорок фунтов стерлингов. И если ты на минутку выйдешь за дверь посмотреть, что творится на дворе, я достану их и кликну тебя.
Я поступил, как он велел, криво ухмыльнувшись, – пусть не думает, что меня легко обмануть. Стемнело, лишь несколько звезд светились над горизонтом, и, пока я стоял за дверью, я слышал глухой стон ветра между холмами. Видимо, приближалась гроза, и следовало ждать перемены погоды, но я и предположить не мог, что еще до наступления ночи это будет иметь для меня решающее значение.
Позвав меня обратно, дядя Эбенезер отсчитал тридцать семь золотых гиней[4], остальные деньги в мелких золотых и серебряных монетах он держал, зажав в ладони, но в последнюю секунду пожалел расстаться с ними и сунул их в карман.
– Ну вот, ты убедился. Я кажусь тебе чудаком и странным человеком, но слово свое держу, я тебе это продемонстрировал. – И, не дав мне даже рта раскрыть, потому что я онемел от неожиданного великодушия своего дяди-скупца и никак не мог подобрать слов, чтобы выразить свою благодарность, он добавил: – Ни слова! Молчи. Мне благодарности не надо. Я исполняю свой долг. Конечно, не всякий сделал бы это, но мне доставляет удовольствие отдать должное сыну моего брата, хотя меня и считают замкнутым и нелюдимым. Мне приятно думать, что теперь мы уж точно поладим, как и положено таким близким родственникам.
Я отвечал ему со всей возможной учтивостью, но все время недоумевал, что будет дальше