все плотнее, со всех сторон раздавался злой ропот, грязные лица кривились гримасами жадности, ненависти, похоти…
– Стойте, стойте! – крикнула Илона, – Колош, Михал, куда напираете? Николау, тебе говорю, охолони! Или плетей давно не пробовали? Вернутся господа – торчать вашим головам на стене! Остановитесь, пока не поздно!
– Нашим головам и так уж не поздоровится! – захохотал огромный детина, поигрывая топором. – Семь бед, один ответ, а напоследок погуляем! Дави их, ребята!
– Не тронь барышень, Петру! Они вам ничего не сделали!
– Барское семя, гнилое, – осклабился мужик. – А ты умолкни уже!
Коротко замахнувшись, он опустил топор на голову Илоны, раскроил череп пополам. Уперся ногой в живот женщины, дернул на себя, выпрастывая лезвие. Серые и красные капли разлетелись веером, упали на лицо Агаты. За спинами девушек зверино завыла Тимия, когда в живот ее вонзились вилы.
– Издохни, ведьма! За сладкий кусок барам продалась…
– А мы сейчас попробуем, как сладок господский кусок! – сально ухмыльнулся Петру.
Он протянул огромную ручищу, дернул с волос Каталины расшитую жемчугами парту[2].
– Дави господское семя!
Эржебета не могла не смотреть. Впилась когтями в кору, закусила губы до боли, чтобы не закричать, не броситься с кулаками на мерзких тварей. Злоба затопила душу. Как они смеют? Как смеют поднимать руку на Батори?
Кто-то выдернул рубиновые серьги из ушей Агаты, разорвав мочки. По шее девушки заструилась кровь. Вид ее и запах словно выпустил наружу все звериное, что бурлило в людях.
Несчастных повалили на землю. Рвали в клочья шелковые платья, добираясь до белых нежных тел. Жалобно кричала Агата, билась в жадных руках. К сестре ее судьба была милосерднее: девушка лишилась чувств. Петру кричал, упав на колени возле бездыханной барышни:
– Я, я первый буду…
Упал, придавил собою распростертое тело, дергался, хрипел, роняя с губ пену на бледное лицо…
Эржебета мысленно умоляла родителей прийти, спасти. Но они не слыхали, и в душе поднималась злоба на них… Почему бросили дочерей? Сладко ли пьется вам, весело ли пляшется, когда подлый скот терзает плоть вашу?..
Долго зверствовали бунтовщики. Пытали полуживых девушек, вымещая на беззащитных свою ненависть к жестоким господам. Эржебета смотрела. Запоминала. Навсегда. На всю жизнь…
А потом, когда горизонт налился кровью, свистнули веревки, захлестывая нижние ветви дерева, на котором сидела Эржебета. Крестьяне подняли изломанные, безвольные тела, накинули петли на тонкие шеи…
Ногти впились в кору так, что из-под них сочилась кровь. Ее вкус ощущался во рту – зубы прорвали губу. Эржебета смотрела. Слышала предсмертный хрип сестер, ощущала, как дергаются они в последних судорогах. Чувствовала запах их испражнений.
Крестьяне ушли. А Эржебета все сидела, затаившись, на дереве, не смея пошевелиться.
Ночь упала на землю, выкатила на небо бледный диск полной луны. Ветер гулял по лесу, ерошил волосы Эржебеты, скрипел ветвями,