Рыжий Чёрт сделал заключение, не слишком для себя лестное: владеть таким конём, как Сип справедливо не ему – а как раз-таки дону Мигелю. Достоин. Даже завидовать ему перестал. Почти перестал. Он, правда, грешным делом, пытался перенять манеры «переодетого принца крови», видя, какое впечатление производят они на дам, – да и на командование. Усилий и трат это потребовало чрезмерных, надолго его стараний не хватило: плюнул – и утешил себя тем, что сам-то он девчонкам и так нравится. И в полку уважают.
Мигель Гарсиа остался вне досягаемости.
Больше всего на свете Михаэлю хотелось помериться с этим человеком силами. Вот одолеть бы его! Одолеть хоть в чём-нибудь. Хоть просто в грубой силе. А вызвать – не смел. Уважение его к дону Мигелю было столь велико, что даже не посметь вызвать – не казалось стыдным.
Но однажды они сойдутся. Непременно сойдутся в рукопашной. Или сам он как-нибудь решится – или сам Гарсиа Марес его заметит, – и вызовет. И тогда – кто кого.
Тем временем солнце уже почти село, а наш путешественник вошёл в лесок. За ним тихонько топал рыжий Чинк.
Из памяти вдруг вынырнул лазарет.
Одной из обязанностей Мареса является инспектирование полкового лазарета. Как он не боится? Жуткое место. Михаэль побывал там однажды: вынес из боя Родригеса. Родригес очухался ещё у него на руках – и его начало трясти. Боялся операции, боялся смерти, боялся лекаря… Очень боялся. Старался не показывать, конечно, держался, как получалось, – но получалось у него не очень. Харрада просто не смог бросить его там одного и остался, помогать держать на операции, и для поддержки. И после с ним сидел.
До сих пор перед глазами стоит – как беднягу прикрутили ремнями к столу, как потом… Ох он и орал!
В тот день вообще много раненых было.
Вот дьявольщина, лезет же такое в голову. Харрада даже поплевал и для верности перекрестился. Он, как все, любил думать и говорить о славе, о подвигах, обсуждать оружие, боевых коней, боевые приёмы, ратную доблесть. И совершенно не любил говорить и думать о лазарете. Никто не любит. Это вроде дурной приметы.
Он остановился. И остановился его Чинк. Шагнул поближе, упёрся лбом ему в лопатку, и принялся с усилием чесать себе башку – об хозяина, как об забор. Есть у него манера развлекаться: толкнуть, куснуть слегка, взбрыкнуть, пихнуть. Или почесаться. Двенадцать лет скоро – а всё играется. Михаэль пожурил его, поправил седло, но садиться верхом опять раздумал, и подпруги затягивать не стал. Охота пройтись. Времени до поверки достаточно. Спешить некуда.
Хорошо с Чинком: в поводу вести не нужно. Сам ни на шаг не отходит: выучка. И на зов сразу бежит. Надёжен, как дамасский клинок, и верен, как ангел-хранитель. Золотая лошадь. Но любит хулиганить.
Ну и что? Михаэлю это даже нравится. Он и сам любит хулиганить. Вспомнить хотя бы, как по молодости забавлялся. Вот хотя бы, как куриц гонял, по всей Барселоне. И по всей Сарагосе. Стены домов высокие, улочка узкая, курице ни вправо, ни влево