а я каждую ночь с ними? – он вздохнул, грустно посмотрев на Романова. – А никуда не денешься, жмешь, что дают, такие правила.
Рыбка чихнула и потащила Петра Пиотровича за собой к дому, тот послушно пошагал за ней.
– Бедный Петро, за ребенком ехал, за девочкой, всекаешь? – ухмыльнулся пижамный.
– Бооря! Бориииис! – раздалось откуда-то сверху.
Романов поднял глаза – в окне пятого этажа стояла крупная румяная женщина, как говорила бабушка, «в позе сахарницы».
– Смотри мне, даже не думай, – пижамный, перехватив взгляд Романова, дернул его за рукав. – Бегу, Галочка, лечу! – пропел он, втянул живот и засеменил к подъезду.
Романов уселся в кресло и его, видимо, разморило на солнце, потому что перед глазами опять закрутились ректор с выговором – «сначала вы публикуете статью, потом хотите отчислить свою же аспирантку», профессора, мрачно смотревшие исподлобья, и сама аспирантка Алла, без разрешения тиснувшая в журнал его эссе о Мироедове – «это гениально, Дмитрий Сергеевич, это докторская». Вновь накатило бессильное бешенство после кафедры. А затем он вспомнил пацанов, которых бабушка Варвара Николаевна увозила под вой школьных матрон в деревню.
Романов давно заметил, что мысль о пацанах останавливает все прочие размышления, как единственный гордый пешеход на большом перекрестке в центре города, который идет на свой законный зеленый свет, и все уступают ему дорогу.
Когда-то он пытался советоваться насчет пацанов с Максом, у которого не было ни детей, ни мыслей о том, чтобы они у него появились. Романов читал статьи о воспитании, но они ничего не говорили про его случай. Одинаковых детей не бывает, он это понимал, люди по-разному видят даже цвет неба; но эти двое были уж совсем ни на кого не похожи. «От них можно сойти с ума», – втолковывал он Максу, и тот отрывался от плазмы, на которой шел футбол, слушая его внимательно и как-то напряженно, чего за ним обычно не водилось. Романов хотел объяснить, что лично в его детстве каждое событие доставало до самого дна, заполняло его всего, и все на свете ему было интересно. Деревья, жуки, пироги с капустой, велики, речка, дождь, дохлые кошки, предатель Катенин из параллельного. Он радовался весь и ревел весь, любил что-нибудь собой целиком. У нового перочинного ножика появлялся двойник, который холодел где-то за грудной клеткой, и куда бы Романов ни шел, что бы ни делал, все его тело пело «новый ножик!» Это уже потом все постепенно перестало доставать до дна и останавливалось посередине, а теперь вот с трудом опускается ниже горла. А эта парочка с самого начала видела только друг друга, и им был нужен только их мир, сложный и пугающий.
Романов вздрогнул и увидел, что перед ним стоит весьма немолодая, высокая, очень худая женщина в темном платье с высоким воротником. Острым кулачком она постукивала по спинке кресла, рыжие волосы горели на утреннем солнце. «Квартирная хозяйка», – сообразил Романов, и вдруг на месте ее имени в памяти образовалась коварная проталина. Александрия Петровна? Александрина? Александра? Он посмотрел