рисовали его коллеги, тоже никак не улыбалось.
Как там о нем Дюкло выразился: «Более угрюмой и нелюдимой личности во всем Париже не сыскать?»
В итоге Ромэн Лессепс от Иноземцева не ушел, пока не добился согласия. Истинный внучек своего деда.
Оставшись один, Иван Несторович минут десять разгневанно мерил шагами комнату. Вышел на балкон – вдохнуть свежего сентябрьского воздуха, вернулся, опять пометался в отчаянии. Но, в конце концов, решил забыться за работой, приступив к чашкам Петри и микроскопу. С этим мальчишкой об исследованиях своих Иноземцев совсем позабыл, одни культуры погибли, другие пришли в запустение.
Настроенный решительно, Иноземцев вооружился раствором хлорной извести и вознамерился очистить все чашки Петри от старых образцов, но занятие сие, как всегда, оказалось столь увлекательным, что раствор так и не был использован, а каждая из чашек Петри, вернее, ее содержимое изучено по новой. Позабытые культуры, предоставленные сами себе, повели себя до того любопытно, что Иван Несторович уже через полчаса позабыл, где он и кто он, растворившись эфиром в пространстве между микроскопом и тетрадью, множа зарисовки, записи, схемы и графики.
И тут вдруг на самом интересном месте, в минуту, может быть, великого открытия, когда чудесный лиловый цветок фузария, вызывающего, между прочим, дерматиты и септическую ангину, стал разрушаться под воздействием капли бордоской жидкости, рядом раздалось по-русски:
– Нет, это невозможно просто! Я уже минут десять здесь сижу, а он и головы не поднял.
Чашка Петри со звоном полетела на пол, следом бутылек с бордоской жидкостью, тетрадь и железное перо.
В его кресле как ни в чем не бывало восседала Ульяна Владимировна – восседала в его кресле у его балконной двери, поглаживая его верного гриффона, вальяжно развалившегося на коленях. Нарочно одетая во все белое, она совершенно слилась со стенами и спинкой кресла.
Иноземцев дернулся назад и пару раз взмахнул перед глазами рукой в наивном порыве отогнать галлюцинацию. Не показалось ли? Нет, не показалось – это была Ульяна Владимировна собственной персоной – чуть повзрослевшая и чуть более степенная, с цветом лица нежно-оливковым, точно прибыла из жарких стран. Строгое, но абсолютно-белое платье с глухим воротничком, уходившим под подбородок, придавало ей вид шахматной королевы. Вопреки модным веяниям коротко остриженные волосы мягкими волнами обрамляли лицо – видать, для того, чтобы парики было удобно носить, отстригла косу, авантюристка. На устах скользила полуулыбка, а в глазах по-прежнему искрилось детское озорство – единственное, что ей скрыть никогда не удавалось.
– А ну-ка поди прочь, предатель! – первое, что вскричал Иван Несторович, уязвленный тем, что его пес по какой-то невообразимой, совершенно не свойственной этой породе собак привычке признавал всех кого ни попадя за своих и от того был абсолютно бестолковым сторожем.
Ульяна расхохоталась, а Иноземцев нервно метнулся к полке, где прятал