её словами: «Вступаю в поэму, как в новую пору вступают».
И продолжать:
Россия любимая,
с этим не шутят.
Все боли твои – меня болью пронзили.
Россия,
я – твой капиллярный сосудик,
мне больно когда -
тебе больно, Россия.
И пояснять читателю главную причину написания поэмы:
Его различаю.
Пытаюсь постигнуть,
чем был этот голос с картавой пластинки.
Дай, время, схватить этот профиль паривший
в записках о школе его под Парижем.
Кто принудил поэта написать гениально просто и понятно:
Струится блокнот под карманным фонариком.
Звенит самолёт не крупнее комарика.
А рядом лежит
в облаках алебастровых
планета –
как Ленин,
мудра и лобаста.
Да никто не принуждал. Но хотелось славы, и тогда писал «в струю», чего уж греха таить? Да ведь струя-то была хорошая, тёплая. Захотелось повыпендриваться и повыдрючиваться для большей популярности, позволили и это талантливому поэту. Ну, покричал Хрущёв с большой трибуны, погрозил выселением, однако же жив поэт со всеми своими поэтическими закидонами. Но ни у кого почти не остались в памяти строки ни его совершенно бездушной поэмы «Лёд», посвящённой гибели молодой студентки, ни никому не понятных стихов типа «Оза», ни прозы с экзотическим названием «О», подразумевающей дырку от бублика, только чёрного цвета. И слава постепенно тает, поскольку на поэмы подобные «Лонжюмо», остающиеся в истории на века, теперь никто и ничто не вдохновляет, а сегодняшнюю мало читающую публику никак уже не затрагивают ни архитектурные, ни футуристические, ни метафизические упражнения в поэзии. Не волнуют и остаются незамеченными даже самые краткие потуги поэта, которым он сам, очевидно, не смог придумать название:
таша говорю я на
низм ты говоришь кому
ыкант наливает муз
иноактриса пошла к
сотка улыбнулась кра
вать советует уби
лам сломалась жизнь попо
Ну, если даже мы и соединим разорванные поэтом слова, то и тогда поэзии не получится:
Говорю я Наташа
Ты говоришь комунизм
Наливает музыкант
Пошла киноактриса
Улыбнулась красотка
Советует убивать
Сломалась жизнь пополам
Для детей, которые тоже любят заниматься аналогичным словотворчеством, этот опыт поэта-профессионала, скорее всего, покажется бездарной попыткой. И они будут правы. Во всяком случае, у читателей эти упражнения интереса не вызовут, разве что у любителей кроссвордов, да и то вряд ли – слишком уж примитивно написанное. Поэтому и возникает вопрос, где Вознесенский настоящий поэт – когда писал о Ленине так, что каждое слово в душу западало просто и ясно, как капля чистой слезы, или сегодня, когда заставляет читателя увязать по уши в хитросплетениях ничего не значащих слов, выползающих буквально из пустомыслия? Мне думается первое вернее. Тогда именно он был поэтом.
Но