хоть одного мужчину, которого беспокоил бы возраст Софи Лорен, глупенькая? Ты «professional beauty» этой страны, у тебя есть стать, такой, как ты, у Пабло никогда не было! А я думал, что ты сообразительная…
И с блеском завершая свои долгие рассуждения, El Cantautor испуганно восклицает:
– И если ты думаешь пойти на помойку в одежде от Гуччи и Валентино, предупреждаю: от запаха не удастся избавиться и за неделю! Тебе даже не снилось, что это за место…
Все, что только захочешь!
Зловоние десяти тысяч трупов на поле боя через три дня после исторического сражения чувствуется за километры. Свалка Медельина – не гора, покрытая мусором, это несколько миллионов метрических тонн непрестанно разлагающихся отходов. Смрад органической материи, копившейся веками, на всевозможных стадиях разложения, предшествующих конечному разжижению. Вонь потоков газа, плывущих над свалкой, пропитывает все вокруг. Это смердят останки животного и растительного мира, смешиваясь с запахом химических отходов. Здесь кругом запах полной нищеты и крайних форм бедности. Смрад несправедливости, коррупции, высокомерия, полного безразличия. Он пронизывает каждую молекулу кислорода, можно даже увидеть, как он прилипает к коже, проникая вовнутрь через поры, выворачивая наши внутренности. Это сладковатый аромат поджидающей всех смерти, идеальный парфюм Судного дня.
Мы поднимаемся той же пепельно-серой дорогой, что и грузовики, оставляющие свой груз на вершине. Пабло, как всегда, за рулем. Я чувствую, он постоянно наблюдает за мной, изучает движения тела, сердца, разума. Мне известны его чувства, а ему – мои мысли. Мимолетный взгляд застает нас врасплох, искренняя улыбка является истиным подтверждением чувств. Знаю: рядом с ним я готова спокойно пройти через все, что нас ждет. Хотя по мере того, как мы приближаемся к месту назначения, я задаюсь вопросом: смогут ли кинооператор и моя коллега Мартита Брухес проработать в течение четырех или пяти часов в этой тошнотворной, непроветриваемой обстановке, в духоте, запертой среди металлических стен пасмурного и настолько подавляющего и угнетающего дня, что другого такого я и не вспомню.
Запах был только преддверием зрелища, которое заставило бы самого стойкого из мужчин поспешно удалиться. Ад из «Божественной комедии»[30] Данте, разверзшийся перед нами, занимает несколько квадратных километров, а его вершина ужасает своим великолепием. Над нами, на сером, грязном фоне, который никто в здравом уме не осмелился бы назвать небом, кружат тысячи грифов и стервятников. Их клювы под безжалостными глазищами – как складные ножи, а перья выглядят отвратительно и давно уже не кажутся черными. Глядя на нас свысока, возомнив себя орлами, члены «королевской династии» подземного мира за секунды оценивают наше состояние, продолжая свою пирушку над лошадьми, чьи влажные внутренности сверкают на солнце. Внизу нас встречают сотни недавно пришедших собак, обнажив клыки, источенные хроническим голодом. Там есть и долгожители, беззаботные и менее тощие. Они машут хвостом