или одевать на себя. Соловьи, себе могут забрать. У меня – то не заберут, знают, что из этого может получиться.
– А что может быть? – спросил Беда.
– На работу никто не выйдет, а за простой вагонов их облагают огромными штрафными санкциями. Чуешь, что это такое. Хотя, по сути, здесь зона спокойная, как и везде в последнее время. Я с Часовщиком познакомился на исходе войны, в госпитале. Ухаживал за ним безногим. Для меня он был герой особой породы. Штрафник, а наград как у пламенного бойца за мир. И главное, что меня поразило, он боли переносил, стиснув зубы, никак некоторые, выпрашивали у врачей морфий, чтобы боль заглушить. Одним словом Гриша – это исполин. Ему бы генералом, быть, глядишь и война бы раньше окончилась. – Примерно так однажды перед сном, я ему и обмолвился. А он в ответ, похлопал меня дружески по плечу, и уснул.
– Эту привычка подбадривать кого – то по плечу, у него осталась до сих пор, – вспомнил Иван, – если он с собеседником находится на одном уровне, обязательно взбодрит его своим неизменным контактным жестом.
– Ты понимаешь Иван, – остановил Беду Генерал, – он не забыл мои слова насчёт командирского чина и совсем скоро напомнил, только это был уже не госпиталь.
– А где же это было?
Генерал, развернув Беду на дорогу, ведущую к восьмому бараку, рукой указал вперёд.
– Ирония судьбы. Так уж получилось, что мне с твоим крёстным Часовщиком вскоре, пришлось встретиться в лагере в оздоровительном бараке, так называли помещения, где жили инвалиды. Он же был вор с довоенным стажем, и влияние имел огромное, как на арестантов, так и на администрацию. Поэтому где был он, ни одной сучьей войны не произошло. Я же тогда юный был, всего девятнадцать лет. Первая ходка на зону, и повоевать успел немного. Посадили меня за часики, которые я увёл в поезде в Барановичах в сорок пятом году. Пострадавшим оказался известный местный врач. Когда я сел в поезд он смотрел на меня, с явным пренебрежением и высокомерием. Будто я не с госпиталя, а с каторги возвращаюсь. Сильно он меня тогда оскорбил. Хотя я сам виноват, надо было мне гимнастёрку на себя одеть, а я как босяк ехал в нижнем тёплом белье и поверх её телогрейка. Саквояж свой из рук он не выпускал, и каждый раз проверял карманы. Вот я и решил ему отомстить, за цепочку вытащил у него карманные часики. Патруль меня через полчаса взял. В вещевом мешке нашли документы, гимнастёрку с орденом красной звезды и лекарства которыми меня снабдил в дорогу госпиталь. Врачу неудобно стало, и он готов был подарить эти часы мне. Но патруль выслужиться хотел и его часики в жертву не приняли. А мне червонец дали. Правда, после по амнистии Лаврентия Берия в пятьдесят третьем году вышел на свободу. А времена я тебе скажу, тогда были беспредельные в лагерях. Нас за людей не считала администрация. Надзиратели в одиночку не выходили на зону. Ходили косяками человек по пять с автоматами и столько же с металлическими прутьями. Кости у нас хрустели неимоверно, при избиении была только одна мысль у всех. Выжить освободиться и отомстить. Двоих политических