день папа говорил, что Фефер – очень хороший поэт, умный, но вот ведь, что Советская власть с ним сделала – был агентом НКВД и на процессе вначале держался как свидетель обвинения, помогал и м, надеялся, верил в снисхождение, играл в и х игру, а может, пощаду вымаливал, пока не понял, что пощады не будет. Но его все равно расстреляли. Очень много кого они убили: Бабеля, Пильняка, Мандельштама, Гумилева, Эфрона… Русских, евреев… не счесть… Но идиш – под корень…
– Как Антиох Эпиман97, – сказал дедушка.
Лёнечка был слишком мал и оттого он плохо понимал, о чем шепчутся взрослые, к тому же в самых интересных местах они переходили на идиш, но память у него была цепкая, кое-что он запомнил, а многое узнал или домыслил потом. В те страшные дни – это он позже узнал, что страшные – Сталина тайно сравнивали с Гитлером и по секрету шептались о депортации. Говорили о письме в ЦК98, об отдельном письме Эренбурга99, об арестах офицеров-евреев, что будто бы в Биробиджане строят бараки, и даже о приказе по МПС100.
Странно, но папу в то время не трогали. Напротив, внешне были благосклонны. Хотя, несомненно, шептались… Даже соседи… Домработница Маруся рассказывала, что смотрят как-то странно… Однако благосклонность с особенным изуверством…
…Истерия началась сразу после информационного сообщения ТАСС101.
Это была вполне управляемая истерия, как при всех больших процессах: советские люди единодушно требовали казнить убийц в белых халатах. Митинги волной катились по стране – на заводах, фабриках, в учреждениях, везде. О митингах целыми днями передавали по радио, захлебываясь, все больше повышая градус, писали газеты. Собственно, истерия продолжалась все последние годы, одни «безродные космополиты»102 чего стоили, но тут градус антисемитизма переключили на «горячо», больше не скрываясь за эвфемизмами.
Митинги не были стихийными, на каждом обязательно присутствовали секретари или хотя бы инструкторы из обкома или горкома, или, на худой конец, из райкома – партийное начальство сбивалось с ног. Но вот что странно или, наоборот, не странно – люди искренно верили всему, огромное большинство людей. Еще недавно они скандировали: «Смерть Троцкому», потом: «Смерть Зиновьеву и Каменеву», позже: «Смерть Бухарину». «Смерть, смерть» – это повторялось многократно, чуть ли не четверть века, и люди верили, что кругом враги, паранойя давно и прочно охватила страну. О, Леонид давно понял, что паранойя, как и фашизм, и нацизм, и коммунизм – вещь заразная. Собственно, паранойя – это не болезнь, это – симптом, проявление более серьезной болезни. На сей раз происходил очередной рецидив, теперь гнев обращен был против евреев. Фамилий почти не помнили, знали только, что врачи – евреи, сионисты. Троцкий, Каменев, Зиновьев, поэты-националисты из ЕАК, жена Молотова, теперь врачи-отравители – все враги, все евреи. По эту сторону – пока – оставались лишь Каганович103 и только что умерший Мехлис104.
Как заведующий кафедрой марксизма, папа был членом горкома и в этом качестве обязан был присутствовать на митингах и время от времени выступать. Что выступает Клейнман – в этом была особая ирония, особый «цимус»105, как говорил дедушка, специфический «голубовский» прикол.