там Егорка живёхонек, здоровёхонек, знай себе агукает, смеётся, а Манюшка не знает, что и делать от радости. То ли братца обнимать, то ли Журавля благодарить. Кланяется она ему опять до земли, кланяется и журавлятам, просит прощения, что нет у неё подарков.
А журавлята свои серые окоротелые пиджачишки одёргивают, сами радуются, прыгают, кричат:
– Да ты что?! Да какие такие подарки, когда братец в море уплывает!.. Ничего нам, Манюшка, не надо, и кланяться нам не надо, мы сейчас тебя ещё и проводим домой!
И они помогли Манюшке докатить братца до са́мой деревни Тёплые Лопушки, а там уж – переполох! Родители с поля, с работы вернулись – волнуются. Вся деревня волнуется. А как только завидели на дороге братца в тележке, да Манюшку, да её долгоногих крылатых помощников, так тут все и бросились к ним.
Мать с отцом даже браниться не стали. Схватили Егорку, давай по очереди целовать его да тетёшкать, а старые да малые деревенские жители обступили Манюшку:
– Ну как? Побывала на всём на просторе? Повидала вольный свет? Каков он?
И Манюшка засмеялась и ответила:
– Повидала, повидала… Он большой-пребольшой, но пугаться в нём нечего. Он – добрый!
И показала на тех в сереньких коротких пиджачишках журавлят, которые в беде ей помогли да ничего за эту помощь с неё не потребовали.
Девушка-Ель
Беда у девушки случилась: умерли почти в одночасье её старые мать и отец.
Распрощалась девушка с ними, затосковала крепко: «Как дальше быть? Ведь после батюшки, матушки у меня братиков, сестёр и тех нету… И выходит, не нужна я теперь никому, да и мне самой жить-стараться больше не́ для кого!»
И вот она вздыхает, и вот она горюет! И так в печали своей замкнулась, что ни друзей, ни подруг, ни соседей в деревне почти не замечает, а всё бродит за дворами, за гуменниками в полном одиночестве.
И бродила она так, бродила да и забрела в сумерках поздним вечером на полянку в лес.
А там – тишина, а там – покой. Там лишь высоко над тёмными деревьями горят предночные звёзды да снизу по траве расстилается белый туман.
Встала девушка посреди этой поляны, поглядела, как мягко туман к самым ногам её ластится, послушала здешнюю тишь и прошептала:
– Вот тут бы мне какой-нибудь ёлочкой навсегда и остаться…
Прошептала, прежнее своё повторила:
– Всё равно я не нужна никому. Всё равно мне, девушке, больше жить не для кого.
И только она проговорила это, как вдруг белый туман-то всколыхнулся весь, и из тумана на девушку тёмными, колдовскими глазами смотрит Лесной Дух.
Смотрит не грозно, смотрит участливо, седой головой качает:
– Ой ли? Надо ли тебе в ёлочку обращаться? Смотри, не раскаешься ли потом?
А девушка в расстройстве безутешном Лесного Духа не страшится, девушка говорит:
– Надо! Надо мне стать ёлочкой! И в этом я, нет, не раскаюсь.
И привзмахнул тогда Лесной Дух рукавом туманным, шевельнул бровями лохматыми, сказал тихо:
– Быть