микстура деда Матюши, так она называлась, – подтвердил Низовский.
– … он её готовил на волчьем жире. Говорят, любого зверя мог выследить. И человека. Всё наше районное начальство у него лечилось.
Лаврик по обыкновению горячился, вертелся на передке саней, едва не спихнул Ромку в снег. Лицо Красного профессора скрывали поднятый ворот ватника и низко надвинутая шапка, но Ромка и без того знал: Родион Петрович сейчас чрезвычайно зол. Нет, не любил профессор Табунщиков разговоры о чудесах. Материалист до мозга костей!
– Да. Он промышлял охотой. На волков охотился. По тамбовским лесам в двадцатых годах мнооого волков водилось. Матюха уходил в леса. По полгода никто его не видел, – сказал наконец Красный профессор.
– Сдается мне этот дизертир-монах-охотник-колдун весьма и весьма неординарная личность, – заметил Низовский. – Эдакий Дубровский нашего времени. Благородный, загадочный и… э-э-э…
– Романтический! – воскликнула Октябрина.
– Беда, если такой романтик встанет на наш след, – буркнул Родион Петрович. – Дед Матюха не романтик, дочь. Он дезертир и предатель.
– Не до романтики, когда брюхо свело от голода, – подал голос Лаврик.
– А вы, Октябрина Родионовна, что думаете об антинаучных бреднях? Об отводе глаз, ворожбе, знахарстве, всех этих странных исчезновениях и прочих антихристианских поступках? Раз этот человек монах… Пусть расстрига, но всё же.
Ромка уже не первый раз замечал, как Низовский с самым возмутительным мужским интересом смотрит на Октябрину. Ишь, старый гусь разохотился! Пытается увлечь девушку умными разговорами. Поразить своею интеллигентностью. Только здесь, в задонских снегах, под дулами вражеских орудий все они сравнялись, и Ромка – сын сельских учителей, и Лаврик – сирота, подкидыш, воспитанник солдатки из глухой деревушки, и Красный профессор Табунщиков, и интеллигент Низовский. Если не повезёт, все одинаково будут болтаться с петлями на шеях. Все, только не Октябрина. Только не она! Ромка шумно вздохнул. Он устал прислушиваться к журчанию умных речей Низовского. Да интеллигенту и не удалось закончить мысль. Будто испугавшись отдалённого воя, горестного и протяжного, старая ель уронила с лапищ пласты рыхлого снега. Кобыла тряхнула головой и перешла на рысь. Пык-пык-пык – глухо стучали её копыта. Пах-пах-пах-пах – отвечало им лесное эхо.
– За нами кто-то едет, – буднично проговорил Лаврик и тряхнул вожжами.
Все примолкли, прислушиваясь. Ромка слышал только глухое пык-пык-пык да стук собственного сердца.
Кобыла начала уставать, снова перешла на шаг и в ответ на понукания Лаврика лишь ниже опускала голову. Табунщиков, Низовский и Ромка соскочили с саней. Медленный снежок ложился на санный след со странным, размеренным стуком, словно кто-то ударял ладонью по промёрзшему бревну. Часто-часто ударял.
– Говорю же, за нами едут, – Лаврик говорил тихо, но его слова услышал каждый. – За нами гонятся, командир.
Ответом ему