летом по ночам страшно, зимой – не так. Чуть потеплеет, и лежишь, надеешься, что дверь на чердак выдержит натиск и глухие удары.
– Раки, девочка, открой…
Ненавижу свое имя. И какая я им «девочка»?!
– Раки, крошка, хочешь сладкого?
Ненавижу того, кто так меня назвал.
– Раки!
– Пусти, дрянь!
– Отродье шлюхи!
Отродье шлюхи. В лицо дочь хозяйки единственного на округу постоялого двора, или борделя, так не назовут. А ночью, под узкой деревянной дверью – запросто».
– Вот как, – выражением лица Доры Полстейн сейчас можно рекламировать услуги Министерства Счастья. Что касается экономки, то мисс Эштон почему-то принялась двигать очки в роговой оправе по толстой переносице – вверх-вниз. А миссис Полстейн еще раз перечитала написанное, вслух.
– Дочь шлюхи, – мечтательно, по складам пропела, а потом изящным жестом прикрыла ладонью рот. – Как же нам повезло, Эльза, просто невероятно, сказочно повезло!
Экономка поспешно кивнула, старалась попасть хозяйке в тон, силясь изо всех сил уразуметь причину такового благодушия, или хотя бы «везения». Где ж тут везение? Впустили в дом абы-кого, вон, оказывается, и не абы-кого, а как есть, поселенскую девку. Чего ж тут хорошего?
«Девочки», их так принято называть, непонятно только, почему, жили по две в двух нижних комнатах и двух верхних.
На момент моего ухода, это были Иви, Лиз, Селена, Жета, Вет, Поли, Мари, Шея.
Нет, Шеи как раз уже не было.
Еще парни. Макус, Висе, Глек. Вышибалы. Они всегда меняются, чуть ли не чаще, чем «девочки».
В верхней спальне живет Кэтти, Анна ночует прямо на кухне, там всегда тепло.
Когда я была маленькая, зимой тоже там ночевала, мне в кресле вполне удобно. Главное, тепло. Но после того как Брэг сильно поколотил Анну, выбил той зуб, кухарка от моего соседства наотрез отказалась.
– Или она, или я! – заявила Анна Кэтти, и мама решила проблему по-своему: чердак или подвал.
– Не хватало из-за тебя лишиться хорошей кухарки! – отвесила мне подзатыльник Кэтти. – А вообще сама виновата, решила, видите ли, заступиться. Да мы Брэга доили бы и доили, – она запустила пятерню мне в волосы и развернула лицо к свету. Послюнявила палец, потерла под глазом. Хмыкнула, видимо, не понимая, что же такого особенного Брэг во мне нашел.
– Ладно, – сказала, наконец, – не хочешь внимания гостей, не вихляй перед ними своей тощей задницей. Не вылазь с кухни. А ночью сиди на чердаке мышью. Твое время на подходе.
И ушла варить глинтвейн. Весна та выдалась холодной, Кэтти жаловалась на ломоту в костях и постоянный озноб. А я уже тогда поняла, что жить в родном доме осталось недолго.
Этого я не могла не рассказать.
Обязательно объяснить, когда и почему впервые решила уйти из дома.
Тогда же, да, кажется, мне девять было, случился еще один неприятный эпизод. То есть он сначала неприятным был, даже очень. А потом тааааааааким хорошим оказался…
Наравне с последней затрещиной,