чистотой. Кажется, Джоконда или сама Богородица должна была говорить именно таким голосом.
На вид Жене было лет двадцать пять. Одета она была просто, но опрятно. Черное трикотажное платье и серая кофта, хоть и не вышли из модельного дома «Прада», очень ей шли.
У нее были светло-русые волосы, серые глаза и практически идеальное лицо. Для полного умиления, ей не хватало, наверное, ямочек на щеках. Но будь они, это был бы уже перебор. Ее движения были мягкими, без малейшего намека на жеманность. С окружающими она общалась коротко, но очень приветливо.
Когда рюмки в очередной раз поднимались к ненасытным ртам, Женя тоже брала свою, чокалась и подносила к губам, но содержимое почти не пила. За вечер она один раз закурила сигарету, но сделав пару неглубоких затяжек, затушила ее. Во время разговоров, она надолго углублялась в свой телефон, маленький кнопочный аппарат в прозрачном чехле. Валеру удивляло, что могло ее так интересовать в этом техническом анахронизме. Ее пальцы, не знавшие забот нейл-дизайнеров, но красивые от природы, тихо перебирали телефонные клавиши, и свет маленького экрана подсвечивал ее лицо слабым голубым светом, делавшим его еще милее.
Подумав, какое единственное слово могло бы описать Женю, скажу – женственность. Не деланная, отрепетированная перед зеркалом, она действительно была вторым ее именем. Эта женственность не была оружием, которое достают дамы, собираясь в атаку на мужчин, не была маской, надеваемой стервами на лица с выпуклыми скулами. Женственность жила в каждой клетке ее организма и безраздельно царствовала в ее душе.
Здесь необходимо немного отвлечься и рассказать о том, как Валера относился к женщинам вообще. Пацанская философия смотрела на них исключительно, как на объект. Практически все проявления чувств беспощадно высмеивались и объявлялись либо слабостью, либо извращением.
Валера, со своей стороны, эту философию одобрял, поддерживал, но всегда с некоей оговоркой. Что это за оговорка? Был у Валеры в детстве один эпизод. Лет в 11-12, он очень любил рисовать, и мать настояла на том, чтобы он пошел в художественную школу. На протяжении полугода Валера таскался туда с мольбертом и красками, пока не убедил преподавателей в своей бездарности.
Художника из Валеры не получилось, но прикосновение к прекрасному, пусть и мимолетное, все эти капители коринфских колонн, пыльные гипсовые слепки с древнеримских бюстов, мутные офорты и эстампы, натюрморты с кувшином и яблоком, кисти, палитры, стеки… все это оставило в душе Валеры свой след. Нет, он не стал эстетом, боже упаси. Но какая-то причина отделять себя от массы себе подобных прочно укоренилась в его сознании. Пусть на долю процента, но Валера все же был романтичнее и чувствительнее своих брутальных друзей. В своих эротических грезах, воображаемыми поцелуями он опускался гораздо ниже, чем они.
Как все мужчины, Валера часто пытался представить себе свою идеальную женщину. Но получавшийся портрет был таким невообразимым, что шанс встретить на улице динозавра был на порядок выше, чем найти