всей Фригии, мог так искренно и с такой всесокрушающей верой молиться.
Он стоял на коленях рядом с Евдоимкой, а его душа легкой ласточкой улетела в невидимые небеса, в запредельную даль, прямо к престолу всемогущего Бога…
Сколько времени он молился? Может быть, минуту… А может быть, целую вечность… Ведь на «том свете» нет времени. Почти каждую ночь Трифон проводил в молитве, нисколько от этого не уставая и получая ни с чем не сравнимую радость…
Он пришел в себя оттого, что кто-то осторожно коснулся его плеча. Подняв голову, Трифон увидел тетю Хионию. Она прижала палец к губам, показывая тем самым, чтобы Трифон не шумел.
– Он спит, – тихо сказала она.
Действительно, Евдоимка спал. Он не умер – это точно, он просто спал и дышал теперь ровно и спокойно, а лицо его снова стало из молочно-белого розовым – таким, каким было всегда. Зато выражение лица тети Хионии было странным. Наверное такое лицо может быть только у человека, который пережил горе, а потом на его глазах произошло чудо, и это горе исчезло. И тогда такой человек и верит, что все кончилось благополучно, и боится радоваться, чтобы не вспугнуть счастье, которое вновь вернулось в его дом. И еще лицо тети Хионии было по-особенному светлым и умиротворенным. Словно покой и тихая радость, что переполняли сердце Трифона, коснулись и ее сердца.
– Спасибо тебе, Трифон, – также тихо сказала тетя Хиония.
А дядя Никандр ничего не сказал, только проводил Трифона до двери и сильно-сильно сжал ему на прощание руку, так что мальчик невольно вздрогнул и поморщился от боли.
День пролетел незаметно и как-то очень быстро. Перед сном Трифон не выдержал и побежал проведать Евдоимку. Он не стал стучаться в дверь, чтобы никого не потревожить, просто привстал на цыпочки и заглянул в окно. Тетя Хиония сидела, склонившись над сыном, а дядя Никандр что-то мастерил за своим рабочим столом, и успокоенный Трифон пошел домой.
А у сапожника Никандра всю ночь горел в окне свет. И наутро, когда Трифон, как обычно, погнал своих гусей по дороге мимо дома Евдоимки, ему навстречу вышел улыбающийся дядя Никандр и, поманив мальчика к себе, вручил ему прекрасно сработанные маленькие сандалии с длинными кожаными ремешками до самых колен. Ни у кого из мальчишек Кампсады не было таких сандалий – почти все они бегали просто босиком. И Трифон ни за что бы не принял от дяди Никандра такого подарка, если бы не почувствовал, что тот в случае отказа очень сильно на него обидится.
А через два дня они с совершенно здоровым Евдоимкой запустили воздушного змея. А Стратоник – тот самый, у которого был настоящий охотничий нож и который так сильно задирал поэтому свой нос, – так вот, этот Стратоник широко открыл рот и не закрывал его гораздо дольше, чем предполагал Трифон. Он глядел в открытое небо, где так победоносно парил их воздушный змей, а потом громче всех мальчишек кричал, носясь вдоль берега озера, когда Трифон с Евдоимкой разрешили ему самому с ним поиграть.
Глава третья
Весть о чудесном исцелении Евдоимки быстро облетела