сторону, – Скажи-ка, Киря, какой прощальный обряд тебе нравится?
Я угрюмо промолчал, притворившись, будто с головой ушёл в чтение. Уверен, все родственники и знакомые из другого клана, сегодня гостившие у нас, насмешливо смотрят на меня.
– Ты столько всего читаешь, что мог бы и сам всякие истории писать, – проворчал брат.
С трудом сохранил волнение. Неужели, он что-то пронюхал?
– Да ну тебя, Террим, он только и может, что книги воровать из библиотеки, а потом возвращать на место! – отец, судя по голосу, хмурился, – И зачем только я тебя ввёл в нашу семью? Думал, ты будешь таким же смелым и отчаянным, как и при первой жизни, но…
Поморщился от нахлынувших воспоминаний. И зачем он опять мне напомнил?!
…Я был в первом ряду мятежников, ворвавшихся в дом жестокого правителя, украсивших пол и стены первыми красными цветами… кровавая бойня… ликование победы… После я не хотел, чтоб убили найденного малыша, внука убитого правителя: новый добрый мир не пристало строить на крови невинных. Мой верный друг зарезал и меня, и младенца… Моё тело выкинули, как помои… Если бы не второй отец, я бы не очнулся и не вкусил сладость мести…
Он для гостей перечислял все мои промахи. Увы, родственников не выбирают. Даже слабые недолговечные люди при женитьбе получают этого… как там зовут ужасного монстра, на которого они так любят жаловаться, когда ночью, шатаясь аки былинка на ветру, выходят из кабака?.. Точно, вспомнил! Тёщу!
Человеческая жизнь… поначалу я жутко тосковал по ней, а теперь вспоминаю, как зацепивший меня сон. Удивляюсь, что когда-то мне были необходимы вода, еда, свет… О, Тьма, как же давно я не видел солнца! Воспоминания о нём очень потускнели, смазались. Кажется, оно было яркое… и тёплое…
В груди, там, где когда-то билось сердце, а может, не там – уже и забыл, где именно оно находилось – что-то болезненно сжалось. Мы не выносим солнце. Наверное, потому же люди убивают святых и совращают праведников: свет губителен, мучителен для тех, кто насквозь пропитан Тьмой, кто сам стал её источником.
Став ребёнком ночного светила, я совершенно разочаровался в жизни, в людях, в новых родных. Но странно, мечта об идеалах, о чём-то прекрасном долго не оставляла меня… Так что писал я свои истории о несбыточной мечте с тем же удовольствием и тоской, с которой люди сочиняют и слушают сказки…
Жажда царапнула мои внутренности. Смешно, я до сих пор испытываю пренебрежение к крови. Так же люди морщатся, ворчат при разговорах о всяких злодействах, а потом идут и втайне или же открыто совершают какую-нибудь подлость, так как без этого жить не могут. Или просто не хотят?..
Добрался до города, бесшумно побрёл около стен… Эх, никого приличного не попадается: то какие-то пьянчуги, то преступники – от первых потом несварение, а у крови вторых мерзкий привкус. И что я такой придирчивый? Мне хватит десятка глотков для нескольких лет сносного существования. Я ж не смертельно ранен, да и если выпить немного, то от нашей слюны плоть укушенных сможет быстро восстановиться. Так и люди подольше пробудут в сомнениях, а действительно ли мы существуем или просто кто-то кого-то порой зарезал в подворотне, ножом проткнул?..
Сонное бормотание города нарушил всхлип. Из-за угла выскользнула девчонка лет двенадцати-четырнадцати, нескладная, тощая, бедно одетая, да ещё и зарёванная. Она испуганно огляделась, не заметив меня. Уныло добралась до освещённого фонарём пятна, села, прислонившись спиной к старому проржавевшему столбу, задрала подол до колен. Какой-то ночной гуляка выплыл из темноты, словно коршун из неба к курице, сверкнул, словно яростный зоркий глаз, медяк в его руке, когда он навис над жертвой.
Я с отвращением вспомнил, что обычно бывает дальше… белое пятно на дне ущелья или серое пятно под мутной водой… Малявка испуганно отодвинулась от потной руки. Старик схватил девчонку за запястье, безжалостно рванул вверх, поволок за собой… Я не выдержал, метнулся к нему, ударил его по лицу, затем в живот, ниже, по ногам… Выместив злость на проклятом сластолюбце, достал из кармана горсть золотых и серебряных монет, которые использовал вместо шашек… Девчонка растерянно приняла подачку, спрятала в карман. Укусить бы её тощую шею. Впрочем, из неё и так много вытянули её драгоценные родственнички. Кто ж ещё мог?..
– Я буду молиться за вас! – с опозданием донеслось сзади, когда она убедилась, что я ухожу, не желая что-либо требовать за помощь.
Отчего-то улыбнулся. Странно, я же должен изнемогать от жажды! Неужели, во мне осталась что-то доброе, светлое? Или… душа моя не умерла вместе с остановкой сердца, а всего лишь окаменела, замолкла? Но я не спас эту малявку, всего лишь отодвинул неизбежное, так что гордиться тут нечем…
На следующую ночь, когда я вернулся в тот город на охоту, она нашла меня, уныло бредущего под тяжестью неприятных размышлений и яростной жажды. Выскочила из-за дерева будто бы моя проснувшаяся совесть, сунула мне какой-то остывший пирожок.
– Я больше украсть не успела: мать вернулась на кухню… вы такой бледный… кажется, вы больны… – она печально заглянула мне в глаза, – Что вас