складываться смутное представление о границах дозволенного.
Итак, каждый раз после мелодичного «трам-пам-пам» Яна открывала глаза и улыбалась. Она вообще была позитивно настроенным человеком, довольным жизнью и своим местом в ней – так почему же не улыбнуться новому дню, и неважно, светит ли за окном солнышко или хлещет дождь, или завывает колючий ветер, – ведь столько всего нового и интересного ожидает их сегодня! И Яна бежала будить Гоню, чтобы сообщить ему об этом радостном предчувствии.
Но брат редко разделял ее энтузиазм. После нескольких энергичных пинков и толчков, призванных заставить его наконец-то открыть глаза, он обычно впадал в состояние черной меланхолии, в котором пребывал до самого завтрака. Все в жизни казалось ему обидным и несправедливым – и ранний подъем, и бестолковое мельтешение сестры, и противные носки с нитками внутри, которые цеплялись за пальцы, пока Яна с трудом и кряхтением натягивала их на его толстые ножки. Не вовремя разбуженный, обиженный на весь мир, Гоня отправлялся на кухню, проигнорировав процедуру умывания, чтобы утешиться первым завтраком.
Первый раз на дню Яна и Гоня трапезничали в одиночестве и чем бог послал – как правило мороженым, яблоками и сырыми макаронами – то есть тем, что Яна научилась доставать из буфета и морозилки, которая была расположена внизу холодильника, а значит, в пределах досягаемости. С мороженым иногда возникали сложности – не из-за примитивного замка на дверке морозилки на липучке, с которым девочка научилась справляться в течение двух дней, а из-за вредной пластиковой упаковки. Не так-то просто было открыть крышку, намертво вмерзшую в коробку! Скоро было найдено решение – при помощи ножа дети пробивали в крышке пластмассового корытца дырку и столовой ложкой черпали оттуда восхитительно-холодную белую массу, торопясь, зная, что скоро проснутся родители и великолепному пиршеству придет конец. Так и случалось – на кухне появлялась мама, и, как всегда, все портила – убирала в морозилку покореженный лоток, собирала разбросанные по полу макароны, огрызки яблок и надкусанные куски хлеба, насильно вела детей умываться, ворча при этом, что лишние полчаса утреннего сна выливаются в двухчасовую уборку квартиры.
Но от мамы были не только неприятности – с ней бывало и весело, и сытно: вскоре наступал второй завтрак, на этот раз правильный – с кашей, творогом и бутербродами, что даже после мороженого было весьма кс т ат и. Яна вообще люби ла быв ат ь с ма мой, особенно если та была в хорошем настроении и никуда не торопилась – тогда можно было, пододвинув стул к плите и забравшись на него, помешать что-нибудь в кастрюле большой ложкой, или печь вместе блины, или пылесосить, держась за тяжелую рукоятку рядом с маминой рукой, не говоря уже о том, чтобы сесть рядышком на пушистый светлый ковер в гостиной и строить из конструктора неизвестно что, из чего получится в конечном итоге замок, или собака, а может быть, самолет. Так бывало приятно, и радостно, и спокойно в такие минуты!
У Гони отношения с мамой были намного