здания лестницы, толкнуть изъеденную временем тяжелую дубовую дверь и выйти под мелкий нудный дождь, который уже несколько дней висел над столицей.
Еще ему тогда запомнился пар, подымавшийся над горячим куском асфальта, только что уложенным перед въездом во двор бывшего костела, запомнился запах бензина и то, как он стоял, не в силах сделать хотя бы шаг, тяжело вбирая в себя густой и влажный воздух, как следил за грузчиками, которые снимали с грузовика и катили по дощатому настилу в глубь подвального помещения бобины с толстой медной проволокой.
Бобины, со стуком исчезавшие в недрах подвала, были подобны странным видениям из его прошлого. Они, эти видения, тяжело перекатывались где-то в недрах его памяти и при этом не имели отношения ни к редакционному заданию, ни к перебранке грузчиков, ни к влажному мороку, висевшему в воздухе. Связаны они были почему-то с изуродованным костелом, но не с ним конкретно, а с неким символом, который это здание олицетворяло. Возникшее ощущение было настолько необычным и вместе с тем настолько глубинно знакомым, что он не удивился этому, а принял как данность, связанную с тайной, к разгадке которой он наконец приблизился.
Больше на протяжении многих лет он ни разу не появлялся около этого места. Не потому, что оно рождало в нем чувство протеста против варварского обращения с некогда гордым сооружением, и не из чувства сострадания к нему, нет, просто был обыкновенный страх перед тем, что соединившаяся внутри его именно здесь цепь времен могла внезапно снова разрушиться, или обрести иную реальность, или в конце концов оказаться мифом, вписанным не в историю вообще, и даже не в его личную историю, а лишь в конкретную историю конкретной болезни.
Сколько же лет он мучил себя этим страхом!
9
Пианино над головой снова ожило. На сей раз это были бравурные звуки «Турецкого марша». Его исполняли с таким напором и таким чувством глубокого удовлетворения, что сомнений не оставалось: за инструментом сидела сама учительница музыки, и настроение у нее после выкуренной сигареты было превосходным.
Ему стало немного жаль, что сегодня в решающие минуты Ли-Ли не услышит этот марш, потому что приближение к смерти, величайшее путешествие всех времен, вполне могло проходить под жизнеутверждающую мелодию, некогда созданную изящным Вольфгангом Амадеем Моцартом.
Он посмотрел на громко тикающий в такт музыке будильник – до встречи в костеле оставалось чуть больше двух часов. Пора было собираться.
Он сознательно выбрал для последнего свидания именно это место, возможно, потому, что оно могло приоткрыть для Ли-Ли кое-что из прошлой его жизни, а возможно, и потому, что там наверняка были изображения, пусть не похожие на подлинник, но все же отдаленно напоминавшие Иисуса, и, конечно, потому еще, что там, в конце концов, связалась для него воедино нить времен, утерянная, казалось бы, навсегда.
Все перечисленное было, безусловно, важно, хотя и не являлось главным. Истинная разгадка