самого архиепископа Варфоломея, данное в ходе следствия 1935 г., которое приверженцы этой версии приводят как неоспоримое свидетельство их правоты. При этом другие показания обвиняемого, например, о «террористических намерениях в отношении руководителей советского правительства»[142], ими игнорируются. Однако простые правила источниковедческой критики требуют от нас сделать выбор: либо признать, что архиепископ Варфоломей был католикомитеррористом, как это следует из логики следственных документов, либо подвергнуть сомнениюoбаэти утверждения.
Дело, где содержатся эти показания, было «расстрельным», поскольку Владыка был обвинен в «измене Родине и шпионской деятельности в пользу Ватикана»[143]. В таких случаях судьба арестованного, как правило, была предрешена заранее, а «принудительное авторство»[144]его показаний было обычным явлением. Следствие старательно держалось этой версии, подгоняя под нее, например, просочившиеся в органы сведения о совершавшихся Владыкой тайных постригах (так в деле появляется «католическая группа» Петровского монастыря). Это позволяло раздуть масштабы «шпионской деятельности» архиепископа Варфоломея и таким образом «неопровержимо» доказать его «измену Родине». Вероятно, эта версия была особенно привлекательна для следствия потому, что давала повод для устранения активного епископа и одновременно – возможность оказывать давление на Заместителя патриаршего Местоблюстителя, пользуясь тем, что его помощник – «католический шпион». Относиться к материалам следствия как к историческому источнику необходимо с известной сдержанностью, во всяком случае, они не должны быть единственным основанием для такого категоричного заключения.
При этом высказывания о владыке Варфоломее католических авторов, которые, казалось бы, должны подкреплять версию о его католичестве, сильно разнятся между собой. Так, упомянутый выше о. Мишель д’Эрбиньи, рассказывая о своей встрече с епископом Варфоломеем в 1925 г., отзывается о русском архипастыре с некоторым раздражением и приводит такие слова Владыки о римском первосвященнике:
– О, папа! Соединение запада с востоком только мечта. Если, конечно, он покается, чтобы быть принятым в лоно Церкви, если он попросит восточных патриархов…
Реплика епископа Варфоломея была прервана резкой отповедью. Прощание их также не отличалось той теплотой, на которую расчитывал д’Эрбиньи[145]. Однако другой католический писатель, о. Антуан Венгер[146], утверждает, что тот же д’Эрбиньи, ставший епископом и возглавивший «восточную» политику Ватикана, в начале 1930-х гг. возлагал на епископа Варфоломея большие надежды в своих планах по распространению унии. Предположить, основываясь только на этом свидетельстве, что за прошедшие несколько лет Владыка кардинально поменял свою позицию, было бы слишком рисковано и противоречило бы не только приведенным высказываниям о Владыке самого д’Эрбиньи, но и воспоминаниям современников[147].
Чем