это у нас с друзьями игра такая, развлечение, – он видел, как недоверие в глазах девушки сменяется брезгливостью, и быстро проговорил, опустив взгляд: – Я хочу, чтобы вы описали мне этих людей, сделаете так, и — деньги ваши.
– Мы постучимся, а нас оттуда — кислотой, – брюнетка скептически усмехнулась, – нашел дурочку за три сольдо.
Она уже поняла, что Тарновский не отстанет, и решила поторговаться. Блондинка, заскучав, отошла в сторону.
– Да нет же, это исключено, – Тарновский добавил убедительности в голос. – Сделаете, как я сказал, получите еще столько же.
Огоньки подозрительности в глазах девушки еще тлели, она безуспешно пыталась изобразить независимость.
– А сколько их там?
– Двое, – соврал Тарновский.
– Ну ладно, – лицо брюнетки исчезло, в окне появилась рука, – давай свои деньги, игрок…
Будто делая одолжение, она снисходительно забрала у Тарновского купюру, виляя бедрами, пошла к «Волге», пройдя шагов десять, вдруг развернулась и вернулась к его машине. Снова обдав его смесью винных паров и мятной резинки, она тихо, понизив голос до конспиративного шепота, спросила:
– Слушай, а если меня зафрахтуют, тогда что?
Тарновский замер, пораженный наивными, почти детскими интонациями ее голоса, в хаосе мыслей отыскивая что-нибудь подходящее, но те уже готовно сложились в подходящую случаю конструкцию.
– Ну, тогда ты сможешь точнее их описать. – он осекся, поймав ее взгляд, растерянный, беспомощный, и спазм стыда сжал сердце. Да, что это с ним сегодня!
Брюнетка молча отвернулась, зашагала к «Волге», и он смотрел на ее худенькую спину, лопатки, остро выпирающие под блузкой, проклинал свою сентиментальность.
Девушка приближалась к машине, вот уже осталось пятьдесят метров, двадцать, десять, Тарновский впился глазами в ее силуэт, но, словно подслушав его мысли, взревев двигателем и поднимая клубы пыли, «Волга» внезапно рванула с места, отъехала метров на двести вперед и остановилась, гордая, недоступная, сияющая, будто новогодняя игрушка.
С этого момента она перестала быть для Тарновского просто машиной, превратившись в живой, одушевленный объект, наделенный интеллектом и чувствами, притягательный и отталкивающий одновременно, зловещий в своей мистической иррациональности.
Он заворожено смотрел, как девушка возвращается, что-то неслышно бормоча, неловко оступаясь на камнях, и снова почувствовал себя стариком, больным, беспомощным, жалким.
– Ну что, видел? Плакали мои денежки, – девушка блеснула золотыми коронками. – Но эти я тебе все равно не отдам, – она тряхнула сумкой, в которую положила первую купюру.
— На вот, возьми, — Тарновский протянул ей еще одну банкноту, и не смог удержаться от улыбки, увидев ее счастливое лицо.
– А ты ничего, добрый, – неуверенно