к далёким берегам, к далёким землям – туда, куда их гнал ветер.
Мальчик перевёл глаза на сарай, старый, тёмный, с покосившейся соломенной крышей. В тишине чуть слышно шелестели за тыном[8] берёзы. Двор был пуст и заброшен. Когда-то здесь хозяйничали управители важного боярина Никиты Романова, но с тех пор прошло много лет, и в этот запущенный угол редко заглядывали люди.
В сарае громко закудахтала курица. Затем раздался тихий стук: мальчик постучал пальцем в стенку. Вероятно, это был условный знак, потому что изнутри ответили стуком же. Потом тихий голос из сарая спросил:
– Никого не видать?
– Никого… вылезай. Нет, стой! Идут!
Светловолосый мальчик мгновенно принял прежнее положение, поглядел на облака и запел:
Посмотрят казаки,
Они на море синее.
От того зелёного
От дуба кряковистого
Как бы бель забелелася –
Забелелися на кораблях
Паруса полотняные…
– Нишкни, ирод! – раздался резкий женский голос. – Я тебя зачем посадила? Хохлатку стеречь! А ты песни поёшь! Да и какие песни! За такую песню, олух, тебя в Москву да в царский застенок…
– Отчего, матушка? – спросил мальчик, равнодушно глядя на коренастую женщину со вздёрнутым широким носом, которая стояла перед ним, уперев в бока свои крупные загорелые кулаки.
– Оттого, что песня казацкая, вольная, её петь не велено.
– Да ведь это отцова песня!
– Молчи, ирод! Про отца-то своего поменьше рассказывай! Не ровён час, услышит кто… С кем ты тут говорил?
– Ни с кем.
– Врёшь, ирод! Я сама слышала голос чужой. Кого ты прячешь?
– Да я никого, матушка…
Женщина рванула дверь сарая. Дверь с тяжёлым скрипом распахнулась. Внутри сарая, в темноте, снова закудахтала курица.
– Снеслась, ей-богу, снеслась! – с торжеством объявила женщина.
Она нырнула в темноту и через несколько минут появилась с большим белым яйцом на ладони.
– Уже давно снеслась, а ты сидишь, лодырь, песни поёшь! Да всё про корабли да про казаков… – Женщина боязливо оглянулась и перекрестилась. – Я из тебя отцову дурь-то повышибу! Не для того люди на суше родятся, чтоб по морям плавать. Рыба в воде, а человек да курица – на сухопутье. А кто на воде плавает, тому не сносить головы. От Москвы до моря год прошагаешь – не дойдёшь. Ты смотри у меня!..
Женщина погрозила мальчику кулаком и торопливо зашлёпала к дому.
В сарае послышался шорох, и прежний голос спросил:
– Лёшка, а Лёшка! Ушла?
– Ушла.
– Вылезать?
– Сиди. Нынче день неспокойный.
У Лёшки Бакеева была очень сердитая мать. В молодости была она замужем за понизовым казаком[9], который прибежал в Москву с Волги после казни лихого атамана Стеньки Разина. Не сносить бы головы Бакееву-старшему, да никто его не знал в этих краях, и он правильно рассудил, что лучше податься в Москву, чем бродить по Волге, где его в конце концов схватили бы царские стражники. Так он и прожил свой век в Измайлове сторожем на заброшенном Льняном дворе;