кости, украшенный хрустальными яблоками, напоминали о высоком святительском сане.
Двенадцать лет минуло с тех пор, как жребий, вынутый слепцом, возвел на Новгородскую кафедру игумена Отенского монастыря Иону. И был в том жребии воистину Промысел Божий. Как раз такой владыка нужен был в те поры, чтобы лавировать между наливающейся тяжелой силой Москвой и вольным Новгородом с его своенравной паствой. И митрополита нынче два на Руси, один сидит в Москве, другой в Киеве, и оба тянут к себе богатейшую Новгородскую епархию. А тут еще псковичи норовят отложиться, просят у Москвы своего епископа. Сколь надо сил, терпения, изворотливости, чтобы остудить горячие головы, урезонить кичливых, не довести до войны!
В последнее время владыка все чаще задумывался о преемнике. Пимен умен, оборотист, душой предан Новгороду, но тщеславен и все норовит прислониться к сильным да богатым. А ведь еще преподобный Антоний Римлянин предостерегал церковь против угодничества властям предержащим. Да только власть – она как костер. Далеко сядешь – замерзнешь, близко – обожжешься. Станешь хорош богатым да знатным, потеряешь доверие простой чади.
А силы уже на исходе. Нынче вот едва поднялся с постели, с трудом повесил на шею железные вериги, которые стал носить еще в бытность игуменом, только теперь они ох как потяжелели, будто в землю тянут. Отпроситься бы за немочью, воротиться в родной Отенский монастырь, прожить остаток дней в тишине и покое. Но как уйдешь, когда надвигается на Новгород такая гроза…
Прочитав краткую молитву и благословив совет господ, владыка Иона устало опустился к кресло, предоставив слово степенному посаднику Дмитрию Борецкому[1]. Встал боярин лет двадцати пяти, красивый зрелой мужской красой. Светло-русая борода по-новгородски заплетена в косичку. В левом ухе серьга с капелькой рубина. На широких плечах темно-вишневый опашень рытого бархата, талия перехвачена златотканым поясом, в распахе шелковой рубашки обнажена загорелая сильная шея.
Степенным посадником Борецкого избрали всего полгода назад. Он был старшим сыном богатой и знаменитой Марфы-посадницы и стал самым молодым новгородцем, удостоившимся столь высокой чести. Даже старики уважали Дмитрия за ранний ум, образованность и отвагу, за гордость без спеси. Для золотой новгородской молодежи он был истинным кумиром, а сколь девиц и жен новгородских вздыхали по красавцу-боярину, то и вовсе никому не ведомо.
Выйдя на середину палаты, Дмитрий поклонился сначала владыке, затем всей господе. Пряча волнение, обвел собравшихся испытующим взором, соображая, на кого можно рассчитывать. Лошинский, Офоносов, Есипов, Василий Казимир – эти точно поддержат. Преданно глазел на старшего брата Федор Борецкий, по-уличному Дурень. Увы, природа отдохнула на братце. Сколько билась с ним мать, да только не в коня корм, в одно ухо влетает, в другое вылетает. Со скрипом протолкнули его в уличанские сотские. Должность для знатных Борецких невместная, но мать решила, что ради