Великий Князь рассказывал мне, что Коленкур пользуется большим успехом у женщин. Мортемар и Ла-Феронэ были менее блестящи, совсем в другом роде, это были люди хорошего тона, очень искренние, чего нельзя сказать о Коленкуре.
Искра насмешил меня сегодня вечером, рассказывая, что он прочел биографию Байрона, от которой ему стало жутко, и что он будет впредь утром и вечером читать следующую молитву: «Боже милостивый, защити меня от моих будущих биографов, от моих почитателей так же, как и от моих критиков. Первые будут оказывать мне медвежьи услуги, вторые утопят меня в море отравленных чернил. Сохрани меня, Господи, от тех и других!»[49]
В Париже все спокойно. Герцог Орлеанский изменил королевский титул: он велит называть себя королем французов. Моден[50] заметил мне: вернее было бы сказать – король нескольких парижан. Государю послали копию с оды «Парижанка» и речи короля Луи-Филиппа к депутатам и к национальной гвардии. Вместо королевского знамени на замке поднят трехцветный флаг. Лаваль[51] сказал мне, что король Карл X, по всей вероятности, будет жить в Австрии, так как Англия наводит его на тяжелые воспоминания. На улицах Парижа происходили побоища: дворец архиепископа был разграблен, и много народу убито. Все это продолжалось три дня.
Завтра возвращаемся в Царское.
Вечером Государь получил еще депешу; он говорил об этом с Нессельроде[52] и сказал между прочим: «Я уверен, что „король французов“ не процарствует и 20 лет. Те, которые возвели его на престол, возведут и другого. Принцип погиб. Но я вмешиваться ни во что не буду; внутренние дела Франции совсем меня не касаются; я не обязан в них вмешиваться[53]. В 1814 году мой брат действовал заодно с другими державами; положение дел этого требовало. Теперь оно изменилось. Я писал королю Луи-Филиппу совершенно искренно и высказал ему то, что я думал; говорят, что мое письмо его неприятно затронуло; но честный человек должен говорить откровенно, и я объяснил ему, какая в его положении заключается опасность для монархического принципа, которого он является представителем. Эта опасность будет ему угрожать постоянно: она следствие его избрания. Впрочем, я говорил об этом генералу Аталену, который кажется мне очень неглупым человеком и который прекрасно понял, что это ахиллесова пята новой французской монархии. Может быть, я ошибаюсь, тем лучше, так как я не желаю французскому народу ничего, кроме добра. Я говорил генералу Аталену, что я желаю добра королю и народу, но по совести не мог не предупредить короля Луи-Филиппа, и я написал ему то, что думал, без всяких дипломатических тонкостей, которые я ненавижу и к которым никогда не стану прибегать».
Я передала этот разговор Пушкину под большим секретом. Он был очень поражен этим и сказал мне: «Государь стоит выше дипломатических тонкостей; он говорил, как всегда, со свойственной ему прямотой. Он прав. Это избрание короля совершилось благодаря 3-му сословию, главным образом буржуазии, но придет время, когда и блузники захотят возвести на престол своего кандидата