нуждающихся поэтов [фр.]). Мятлев зовет ее Пэри, Колибри. Хомяков – Дева-Роза и Иностранка, Глинка – Инезилья, Вяземский – Madame de Sévigné. В «Онегине» она названа Венерою Невы и буквами R. С. Жуковский называет ее Небесный Дьяволенок, Моя Вечная Принцесса. Каждый давал ей свое прозвище. Когда Пушкин читал ей свои стихи, мать ему сказала: «Мольер читал свои комедии своей служанке Лафоре». Пушкин рассмеялся и с тех пор, шутя, называл ее Славянская Лафоре. В письмах, вместо прозвищ, часто ставятся просто буквы.
Говоря о Жуковском и в письмах к моей матери Императрица Александра Феодоровна называет его «мой поэт», о Пушкине она говорит и пишет «ваш поэт». (Письма 1837 года и др.) Когда оба поэта и Плетнев приходят все вместе к ней, она называет их «классическое трио».
Мода на всякого рода прозвища царствовала долго.
Одного очень важного красавца Великий Князь Михаил Павлович называл Тарквиний Гордый. Другого красавца Вербный Херувим, и Пушкин ему сказал: «Ваше Высочество, подарите мне это, эпитет такой подходящий». Великий Князь ответил: «Неужели? Дарю, и не стоит благодарности; неужели эпитет верный?» Пушкин ответил: «Дивный, С. именно вербный херувим!»
Но все эти шутки были очень добродушные, и вообще тон этого кружка был весьма вежливый, общительный; все было просто, без жеманства, без педантства, никто не позировал, и этим отличались Жуковский, Вяземский, Пушкин, принадлежавшие к так называемому высшему обществу, постоянно встречавшиеся в гостиной моей матери с Государем и всей царской фамилией и разговаривавшие с ними, как будет видно из записок моей матери, с полною искренностью и простотою. Государь сам был необыкновенно откровенен; когда он доверял кому-нибудь, то думал вслух и никогда не говорил против убеждения. Его красноречие – и на французском и на русском языках поражало дипломатов и позднее славянофилов.
Я вхожу в эти биографические и жизненные подробности для того, чтобы дать несколько больше сведений о моей матери, о которой в наших русских журналах трактуют как о какой-то незначительной светской женщине, и о том аристократическом литературном кружке, средоточием которого она была столь долгое время и который она так живо изобразила в своих записках.
После смерти матери я получила много писем отовсюду, ото всех, кто ее знавал, даже в преклонных годах и больною. Масса писем, которые я получила, принадлежит людям самым разнородным по уму, положению и национальности.
Замечательно, что о душе, сердце, доброте говорят даже больше, чем об уме, который так ценили и которым так восхищались. Все верили в ее искреннюю дружбу, прямоту и благородство характера. Из стихотворений Пушкина и Хомякова видно, как хорошо они ее поняли; Хомяков описывает ее душу, а Пушкин ее сердце и характер. Гоголь не преувеличил, назвав ее в одном из своих писем «перлом русских женщин».
К.М. Базили, человек ученый, редкого критического ума, приехавший знакомиться с моей матерью в Одессу, потому что она была другом Гоголя (Гоголь с ним много раз встречался в Бейруте, где он был нашим генеральным консулом), написал мне после