спальнями близ Севинокса. Особняк с одиннадцатью спальнями близ Киренчестера. Замок с сорока четырьмя спальнями вблизи Энгмеринга в Сассексе, сейчас используется как загородный клуб. Дом с девятью спальнями и поместье площадью в восемнадцать с половиной тысяч акров, включающее в себя две деревни и сорок восемь служебных построек, в тридцати милях от Абердина в Шотландии. Семь домов разных размеров разбросаны по Лондону. Это те двенадцать конспиративных квартир, которые нам известны; а есть еще не менее двадцати пяти, о которых мы лишь догадываемся. Сегодня утро четверга, самолет Квойта вылетает в десять утра в понедельник – значит, у нас меньше четырех дней. За это время придется получить чертову прорву ордеров на обыск, постучать в чертову прорву дверей и обшарить множество чуланов, подвалов и шкафов.
Наступило долгое молчание; Файфшир дымил сигарой, я раздумывал.
– Если мы перехватим Квойта, – сказал я наконец, – то, возможно, сумеем выяснить, что задумали русские. Если нет, придется ждать их следующего шага. А как насчет отдыха Уэлли на яхте у Шледера? Вы выяснили о Шледере что-нибудь еще?
– О да, – мрачно ответил Файфшир, – выяснил, и немало.
Глава 8
По взлетной полосе московского аэропорта Шереметьево разгонялся «Ил-62». Четыре турбореактивных двигателя Кузнецова жадно поглощали керосин и превращали эту драгоценную жидкость в нечто еще более драгоценное, по крайней мере, для пилота – толчок силой в девяносто две тысячи фунтов, способный разогнать «Ил» до ста сорока миль в час. Именно такая скорость требуется, чтобы оторваться от взлетной полосы.
При прочих равных капитан Юрий Громкиян предпочитал летать летом; однако, когда самолет набит под завязку и несет максимальный вес, бо́льшая плотность воздуха делает полет безопаснее. В этот ноябрьский день, когда температура воздуха в четыре часа дня около нуля, «Илу» нужен разгон на четыреста ярдов короче, чем летом.
Краем глаза капитан смотрел, как второй пилот Виктор Киевич в последний раз проверяет двигатели и навигационные приборы, готовясь считывать показатели скорости. Сам Громкиян не отрывал взгляд от узкой ленты взлетной полосы, что расстилалась перед ним, становясь все короче и короче.
– Сто двадцать… сто тридцать… сто тридцать пять… – начал считать Киевич.
Через три секунды они достигнут точки невозврата, точки, после которой нужно взлететь – или разбиться, ибо, не взлетев, самолет пробьет ограждение, пересечет шоссе и протаранит здание аэропорта.
– Один-четыре-ноль!
Громкиян потянул штурвал на себя: нос самолета задрался и взлетная полоса стремительно ушла вниз. Когда он только учился летать – еще на одномоторных самолетах, – сразу после взлета следовало слегка толкать штурвал вперед, чтобы обеспечить доступ воздуха под крылья; но этот огромный самолет поднимали не воздушные потоки, а мощные реактивные двигатели. Держа нос самолета под углом семнадцать градусов кверху, полностью открыв дроссели, Громкиян приказал Киевичу убрать шасси. Тот передвинул рычаг