мудрых старцев, которых он заранее украсил трехцветным шарфом и белым султаном. Известно также, что с начала революции Сен-Жюст, как и Робеспьер, высказывался против смертной казни. Он требовал лишь, чтобы убийцы до скончания своих дней носили черные одежды. Он стремился к справедливости, которая «ищет в обвиняемом не вину, а слабость», что восхитительно. Кроме того, он мечтал о республике всепрощения и признании того, что твердое древо преступления растет из мягких корней. Хотя бы один из его возгласов идет прямо от сердца и оставляет незабываемое впечатление: «Мучить народ – это ужасно». Да, это ужасно. Но, ощущая сердцем этот ужас, человек может подчиниться принципам, которые в конечном итоге предполагают мучение народа.
Абсолютная мораль становится всепожирающей. Перефразируя Сен-Жюста, можно сказать, что никто не бывает добродетельным безнаказанно. Кто виноват в том, что законы не приводят к согласию, а единство, основанное на принципах, распадается? Мятежники. Кто они такие? Те, кто своей деятельностью отрицает необходимость единства. Мятеж раскалывает суверена. Следовательно, он равнозначен святотатству и преступлению. С ним и только с ним нужно бороться. Но что делать, если мятежников много? Их всех следует безоговорочно уничтожить. «Или добродетели, или Террор», – восклицает Сен-Жюст. Свободу требуется закалять, и вот Конвент обсуждает законопроект о введении смертной казни. Абсолютная добродетель недостижима, и республика всепрощения по неумолимой логике переходит в республику гильотины. Еще Монтескье изобличил эту логику, назвав ее одной из причин упадка общества; злоупотребление властью, говорил он, особенно велико там, где оно не предусмотрено законом. Чистый закон Сен-Жюста не учел старую, как сама история, истину, согласно которой закон по своей сути обречен на нарушения.
Современник де Сада Сен-Жюст пришел к оправданию преступления, хотя исходил из совершенно иных принципов. Сен-Жюст – это, пожалуй, анти-Сад. Если маркиз мог бы взять на вооружение девиз: «Откройте тюрьмы или докажите свою добродетель», то девиз члена Конвента звучал бы так: «Докажите свою добродетель или отправляйтесь в тюрьму». Вместе с тем оба они легитимизируют терроризм: распутник Сад – индивидуальный, проповедник добродетели Сен-Жюст – государственный. И абсолютное добро, и абсолютное зло, доведенные до логического конца, требуют равной ярости. Разумеется, случай Сен-Жюста отличается двойственностью. Письмо, которое он пишет Вилену д’Обиньи в 1792 году, отдает безумием. Этот символ веры гонимого гонителя завершается судорожным признанием: «Если Брут совсем не убивает других, он убьет себя». За неизменно суровым, сознательно холодным, логичным и неколебимым персонажем вдруг проступает мятущаяся в хаосе душа. Сен-Жюст первым изобрел ту серьезную тональность, которая превратила историю двух последних веков в столь скучный черный роман. «Тот, кто шутит, находясь на вершине власти, – замечает он, – имеет склонность к тирании».