себя не щадя. Россыпь не самых изящных образчиков синей нательной живописи покрывала его руки, грудь, мы видели только то, что было открыто для обозрения. Наколки были линялыми, некоторые уже почти не читались. Я представлял себе, как со временем набью такие же, а когда они поблекнут, я постарею. Для пущей наглядности судьба заменила сторожу одну ногу на изрядно подъеденный жучком деревянный протез. «Вот же сука…» – замечал он по этому поводу, а я со товарищи недоумевал, как одна-единственная особь смогла прожрать в деревяшке столько дыр.
Надо признать, что уроки, преподнесенные такими, как сторож, персонажами блестяще усваиваются. Они как зарубки на ружейном прикладе – свидетельства павших в боях с реальностью семейных бесед о добре и зле. Потому, что на дворовых уроках нас не заставляют учить таблицу Брадиса и считать на логарифмической линейке.
Боже, как же я ненавидел логарифмическую линейку! Я и сейчас ее ненавижу. Одна такая до сих пор хранится в моем столе. Я натыкаюсь на нее, когда разбираю накопившийся в ящике хлам. Всякий раз болезненно преодолеваю искушение вышвырнуть ненавистный инструмент прочь, навсегда, но, в конце концов, оставляю. До следующего раза. Как напоминание. О чем? Во-первых, о том, что в жизни немало мест, куда путь мне не дано освоить. Что собственная умственная или душевная недостаточность с легкостью манекенщицы переодевается ненавистью к неподдающемуся. Это второе. И третье: не стоит тешить себя надеждой, что однажды все образуется благодаря пониманию первого и второго; ни фига! Кому-то для опыта нужна несложившаяся карьера, незадавшийся брак, словом, расплющенное в блин эго, мне же хватило обычной логарифмической линейки. Все остальное додумал сам.
В небесной бухгалтерии просто обязаны были отметить в графе «Расходы на обучение»: «Недорого».
Моя забившаяся вглубь ящика логарифмическая линейка была «разряженной», не опасной. Я снял с нее бегунок-стекляшку в алюминиевой рамке, вынул подвижную сердцевину, все удаленное торжественно поломал. «Разлогарифмировал». Превратил в обычный измерительный инструмент. Вроде как заменил калькулятор счетами, свершил гражданскую казнь вещи. При этом мне не хотелось думать, но я упорно думал о том, что и сам из того же отряда: крапаю себе говённые заметки после пафосного журфака. «Вонючки». Для многотиражек. Где-то и моя сердцевина валяется поломанной. Правда, у моей линейки прошлое было не особенно ярким. Это я оттягивался неистово. Нечем ей хвастаться. За всю жизнь два примера решила правильно. Полтора. В другой раз я у соседа подсмотрел. Или оба раза? Не помню уже. Ну да пусть ее, математику. А про свою сердцевину – складно получилось. Может, найдется где? Склеим, вставим. Не пора ли и в самом деле подыматься? И в путь, на поиски?
«Хоть одна светлая мысль».
«Мамочка, дорогая моя, это же образ! Ну, пускай светлая мысль еще минут десять помается в темноте. Тем более что на свету ее никто и не разглядит. Кстати, ты знаешь, почему Никола Тесла конструировал свои лампы?»
«Просвети, сделай милость».
«Потому что в темноте лица друзей неотличимы от лиц недругов. Когда я лежу с закрытыми