плечо Никита Алексеевич и подтолкнул Гаврилу вперед.
К острову пробирались долго, прощупывая путь длинными жердями, наскоро изготовленными из молодых елей. В какой-то момент над лесом прокатился долгий крик, полный боли и ужаса. Гаврила даже не остановился, упрямо продолжил идти, утопая ногами по колено в воде. Следом за ним шел барин, чавкая сапогами в болотной жиже. Они успели порядком выбиться из сил, когда под ногами вновь почувствовалась земная твердь, покрытая мягким упругим мхом. Впереди высилась зеленая стена ракитника, да в стороне лежал огромный серый камень, сверху плоский, словно обеденный стол или лесной алтарь в языческом капище.
– Так что, Гаврила? Куда дальше? – спросил Никита Алексеевич, оглядываясь по сторонам.
Лесник замер на месте, низко опустив голову, хмуро разглядывая что-то у себя под ногами.
– Что молчишь, Гаврила? – внезапно рассвирепел барин, почуяв неладное. – Говори, где логово, собака! Иначе пристрелю!
Гаврила медленно поднял голову и уставился на небо. Серые тучи кружили по нему стаей хищных птиц, на мгновение лишь разошлись, открыв небесную синь. Точно Настенька с небес глянула. Да только не бывать этому. Заказана ей, грешной, туда дорога вовек. В зарослях ракитника треснула ветка, и лесник вздрогнул от этого осторожного звука, как от удара плетью. Покачнулся и внезапно рухнул на колени.
– А и пристрели, барин! – произнес он тихо. – Все одно – погибать! Обратный ход через трясину только я и знаю… Нет зверя лютее человека. Любую тварь приласкать, приголубить можно, окромя человека. У любого зверя сердце есть, да только не у тебя, барин…
– Ты что несешь, пес шелудивый?!
– Прости меня, Господи, грешного! – прошептал Гаврила и торопливо перекрестился.
Что-то маленькое, юркое выскочило из-за камня, сбило с барской головы шапку, сердито заскрежетало, впиваясь длинными когтями в плоть. Никита Алексеевич закричал, завертелся волчком на месте, пытаясь сбросить звереныша с себя. Кровь брызнула во все стороны, оседая на мох красными ягодами клюквы, орошая щеки Гаврилы кровавыми слезами, повисая в его бороде алыми бусинами. Лесник не отводил глаз от мечущегося в агонии человека, оседланного жуткой и невероятно прыткой тварью. Взгляд выхватывал то длинные тонкие лапы-руки, то бледные кривые ноги, рвущие человеческую грудь в клочья, то узкую спину, увенчанную зеленоватым гребнем. Тварь яростно верещала, вонзая в свою жертву когти и зубы, рвала плоть и заглатывала кусками, неистово вгрызалась снова и снова, даже когда человек упал и затих. Гаврила не шевелился, окаменел, сжимая в руке ружье. Лишь насытившись, шишига оторвалась от еще теплой плоти, подняла узкую окровавленную морду, повела широкими ноздрями и оскалилась, показывая длинные тонкие зубы. Зашипела, почуяв чужака, но не имея возможности увидеть неподвижную человеческую фигуру. Лесник смотрел в ее большие глаза, блестящие на окровавленной морде. Голубые как вешнее небо. Настенькины.
– Ма…ма… ма… – жалостно затянула вдруг тварь, как ножом по сердцу полоснула.
Гаврила поспешно вздернул ружье, боясь