поэма – та, в которой эмоция нашла мысль, а мысль – слова для ее выражения».[13]
В юности L хотелось помогать всему миру, быть полезной – найти себя или убежать от себя? Читала специальные книги, желая понять – что?.. Мир? Людей? Жизнь? Себя? Уже в Америке с грустью поняла: работа – всего лишь служба для зарабатывания на пропитание и жилье.
«Причины во мне самой!» – выносила она обвинительный приговор. Стоит приложить усилия, измениться, стать иной (более счастливой, спокойной, уверенной в себе) – и все изменится. Почему бы не начать новую жизнь (так мечтала она), став, например, высокой, стройной блондинкой, удачливо – вперед и вверх! – идущей по жизни победительницей? «Но если, – развивала она свою идею о перевоплощениях, – если именно такой создана я некими высшими силами? Судьбой, случаем?.. Не в этом ли моя сущность, предназначение? Подобно траве, созданной травой, камню – камнем? Поэтому я всего лишь Люба. Или нет, и у меня две сущности – писательницы L и женщины Любы? Я не умею действовать, двигаться вперед. Где мой ветер, где паруса, где мачты? Единственное желание, знакомое мне с детства, – это жгучее, настоятельное стремление не быть собой, не быть в этом мире, быть в другом месте, но только не здесь, не в себе самой. Единственная моя неизменность – это упорное желание неизменности. Застойность, тупик – сырая, рыхлая, упрямая инертность. Единственная постоянная составляющая моей жизни – все менялось, уходило, покидало, трансформировалось, переливалось из одной формы в другую; все, начиная с воспоминаний детства, которые тоже менялись, приобретая все новые подтексты – в зависимости от возраста, личных обстоятельств. Все менялось, оставалось только одно это чувство стабильности, как стоячая вода в болоте, – чувство присутствия себя в мире, как присутствует темная, тяжелая вода, подернутая ряской, под мерцающей в лунном свете болотной тиной».
Глава пятая
Предназначение
1
Несмотря на трудности, окольные пути, которыми она шла к цели, N не сомневалась в своем предназначении. Жизнь делилась на черное и белое. Оттенки, туманные полутона, нечеткие силуэты вызывали отторжение. Персонажи ее пылали страстью, жгучей жаждой наслаждений. Гендерный окрас персонажей N был не совсем ясен читателю. Был ли он понятен ей самой?
Обнажалась максимально, скрываясь за вязью тугой прозы. Не писательница, нет: писатель. Именно так. Казалось неоспоримым. Друзья, родители, любовники, публика признавали за ней этот титул. Бремя. Гордое звание.
Начертание букв (первый блокнот подарил еще дедушка, словно угадав ее судьбу), затем вбивание в клавиатуру черных клавиш, мгновенно превращавшихся в слова, фразы на лике экрана – акт общения с человечеством. Читатель – безликий, всеядный – жадно поглощал ее чувства, мысли, слова. Во всяком случае, ей так казалось.
N обращалась к интеллектуалам – продвинутым, молодым, сообразительным. Зная, что обращение к массам остается без ответа, N читала Бодрийара.
2
Застенчивая,