бавар-р-рцы начинают любить наш общий Фатер-р-рлянд. А для особо упер-р-ртых имеется тр-р-рибунал. Хочу напомнить – идет война[4].
Кулаки Хинтерштойсер разжал. Язык прикусил. Рядом молчал Тони Курц, тоже «категория шесть» и тоже на свою голову – горный стрелок.
– Хор-р-рошей ночи, господа!
Обер-фельдфебель желтозубо оскалился. Немного подумал – и сплюнул на пол. Негромко хлопнула дверь.
…Sitzungssaal во всей красе, грязный пол, две лампочки под потолком, потрескавшийся кафель, ночь за окнами… Позавчера они взяли южную стену Унтерсберга – таинственной горы, в недрах которой спит, сидя за огромным каменным столом, Карл Великий. Каждый мальчишка в окрестностях Зальцбурга знает, что император проснется, когда его борода три раза обовьется вокруг стола, а над Унтерсбергом перестанут летать вороны. Южная стена – ночной кошмар скалолаза. Взяли! Опоздали из увольнения всего на каких-то полчаса…
– «Даже баварцы!» – разлепил губы Хинтерштойсер. – Verdammte Scheisse![5] Тупая прусская свинья!..
Курц поморщился:
– Он тебя провоцировал, Андреас. Трибунал пока не распустили, а война действительно идет.
– Ага, обгадились в Судетах по полной, пруссаки, scheiss drauf!
Хинтерштойсер примерился к жестяному ведру, полному грязной черной воды, дрогнул сапогом… В последний момент раздумал: самим же убирать придется. Окинул взглядом «зал заседаний», поморщился:
– Сбегу!
Курц, взяв ведро, выплеснул в писсуар, тяжело шагнул к умывальнику. Кран тоскливо взвизгнул, забормотал невнятно.
– Куда сбежишь? В Дахау? И не ругайся, Андреас, это как раз прусская привычка.
Ругаться Хинтерштойсер больше не стал, но и отступать не собирался.
– На Эйгер сбегу!..[6]
Курц закрутил кран, взялся за холодную ручку ведра.
– Не смеши.
Две недели назад Тони Курц, почистив мундир и побрившись, взял свежий номер «Süddeutsche Zeitung» – и направился прямиком к командиру части полковнику Оберлендеру[7]. Утренние газеты порадовали очередной речью фюрера. Всё было вполне предсказуемо: Судеты станут германскими, Чехословакия – неудачная конструкция версальских архитекторов и потенциальный аэродром для Сталина, немцам же в предвидении тяжелых испытаний необходимо подтянуть пояса. Ближе к финалу рейхсканцлер заговорил о будущей Олимпиаде. В победе немецкой сборной фюрер не сомневался, но предлагал не ждать августа. Лучший подарок к началу игр – флаг со свастикой на вершине Эйгера. Северная стена должна стать немецкой! Храбрецы получат золотые олимпийские медали. Мать Германия ждет подвига от своих сыновей.
Командир части газету читать не стал, однако выслушал. Рядовой Тони Курц уложился в три минуты. Герр[8] полковник недобро прищурился, но все же пообещал узнать подробности. Не обманул. Не только узнал, но и поделился, причем на этот раз в командирском кабинете присутствовали оба – и Тони, и Андреас.
Мать Германия и в самом деле